Семья Рин

Коробка с продуктами по-прежнему рядом. В первый раз я взглядываю на нее с интересом. Возможно, продукты пригодились бы мне для побега… Я приподнимаюсь, подтягиваю к себе коробку, пересчитываю и оцениваю то, что в ней находится, и до утра с ненормальной лихорадочностью вычисляю в уме, на сколько дней мне хватит этих продуктов, чтобы продержаться во время побега, пока я не доберусь до Шанхая, в родную Французскую концессию к Вере, которая меня спрячет и даст пристанище.

Конечно, это была безумная идея. Как бы я могла это сделать — беспомощная белая женщина, одна в оккупированном японцами Китае, за двести километров от Шанхая?

В любом случае, я не осуществила этот план.

На следующее утро я чувствовала себя совершенно разбитой. Меня поставили на дежурство в столовой. Сперва велели принести несколько ведер воды, но старшая по смене, заметив, что я с трудом таскаю ноги, отменила это задание и дала более легкую работу — присматривать за соевым варевом, которое готовили к обеду. Я должна была постоянно перемешивать его длинным черпаком. Во время этой процедуры у меня вдруг сильно закружилась голова, и я, уронив черпак в кастрюлю, прислонилась к стене, чтобы не свалиться. Черпак мигом исчез под серой бурлящей поверхностью.

— Ну вот, эта недотепа утопила черпак! — воскликнула моя напарница, наблюдавшая за мной от другой плиты. Она подошла и попыталась выловить мой черпак своим. Я смотрела на нее, с тоской сознавая, что смысл ее действий вдруг стал мне непонятен, а из ее облика испарились все цвета, как будто она была персонажем из кино. Потом ее фигура потемнела и стала расползаться, исчезать, сливаться с подступившей темнотой.

Откуда-то издалека послышался голос: «Осторожней, еще одна тифозная!..»

Я со стоном прихожу в себя в неизвестном месте. После определенного ментального усилия я соображаю, что это не лагерь, а чья-то довольно благоустроенная квартира. Рядом на стуле дремлет старая китаянка. Ее вид действует на меня успокоительно — я в силу своего происхождения с детства привыкла воспринимать китайцев как безотказную прислугу, с готовностью откликающуюся на любой зов о помощи.

— Пить… пожалуйста, дайте пить… — Я слабым хриплым голосом пытаюсь разбудить старуху, с трудом фокусируя на ней мутный взгляд.

Старуха просыпается, всматривается в меня, делает отрицательный жест, что-то быстро лопочет, видимо, объясняя, что пить нельзя. Я тупо смотрю на нее, затем, считая, что она не понимает мою просьбу, с трудом тяну руку к губам, иллюстрируя желание пить.

— Вода… вода… пить…

Старуха встает, берет носовой платок, смачивает в стоящей на столе миске с водой, выжимает его и плотно прикладывает его к моим губам. Я жадно пытаюсь высосать из материи влагу. После бесплодных попыток утолить жажду я отворачиваюсь, тяжело вздыхаю и снова впадаю в забытье.

Когда я снова прихожу в сознание, чувствую себя немного лучше. Я пытаюсь приподняться и оглядеться. Я вижу на столе графин с водой и хочу дотянуться до него, но у меня ничего не получается из-за сильной слабости. Я делаю последнюю попытку схватить графин, но опять промахиваюсь и сбиваю на пол миску с мокрыми платками и еще какие-то предметы. Дверь комнаты открывается, поспешно входит старуха сиделка. Она что-то сердито бормочет и ставит кувшин подальше от меня.

Пока старуха возится, устраняя беспорядок, входит Акито и садится рядом с постелью. Я гляжу на него в немом страхе и делаю безуспешную попытку приподняться и поклониться.

— Как вы себя чувствуете? — спрашивает он.

— Хорошо, сэр, спасибо, — отвечаю я и удивляюсь бесплотной слабости своего голоса.

— Почему вы не ели продукты, которые я вам передал?

Я удивленно смотрю на него.

— Вы знаете, сколько вы пролежали без сознания?

— Сутки? — Я вижу по его взгляду, что это не так, и неуверенно делаю другое предположение. — Больше суток? Двое суток?..

— Девять дней.

Я ошарашенно молчу. Потом не нахожу ничего более умного, чем попросить прощения:

— Пожалуйста, простите меня…

— Почему вы ничего не ели?

— Откуда вы… знаете?

Акито сдержанно вздыхает.

— В любом случае, это обернулось к лучшему. Вы пережили тиф только потому, что голодали. Так сказал доктор.

Пауза.

— Прошу простить меня, сэр. Я готова вернуться к своим обязанностям.

— Ваша обязанность — поправиться и быть готовой к переезду в Японию. — Отвечая на мой изумленный взгляд, он поясняет: — Я отправлю вас в Японию через несколько дней. Вы будете жить в моей семье. Там вы будете в безопасности.

— Нет, не надо, — испуганно говорю я, забыв о том, что у меня нет права возражать.

— Если бы не я, вы бы умерли от тифа. Вам нужно выбрать, Рин. Пришла пора выбрать: я или лагерь?

— Прошу прощения, сэр… я бы хотела вернуться обратно в лагерь…

— Не будьте неблагодарной.

— Прошу меня простить… в лагерь… — упрямо повторяю я.