Семья Тибо, том 1

Он спросил вдруг себя, что станется с этой дружбой, которая так долго ничем уже не питалась, ничем, кроме какой-то мистической верности прошлому, хрупкость которой они только что ощутили. Ах, нет, нельзя, чтобы все погибло! Жак казался ему еще немного ребенком, но его привязанность к Жаку оставалась прежней; она, пожалуй, даже еще возросла от сознания своего старшинства.

— По воскресеньям мы всегда дома, — говорила тем временем г-жа де Фонтанен Антуану. — Мы уедем из Парижа только после раздачи наград.

Глаза у нее засияли.

— Ведь Даниэль всегда получает награды, — шепнула она, не скрывая гордости. И, убедившись, что сын стоит к ним спиной и не слышит ее, внезапно добавила: — Пойдемте, я покажу вам свои сокровища.

Она весело побежала в свою спальню; Антуан последовал за ней. В одном из ящиков секретера было аккуратно разложено десятка два лавровых венков из цветного картона. Она тут же задвинула ящик и засмеялась, чуть смущенная своей ребяческой выходкой.

— Только не говорите Даниэлю, — попросила она, — он не знает, что я их берегу.

Они молча прошли в прихожую.

— Жак, ты идешь? — позвал Антуан.

— Сегодняшний день не в счет, — сказала г-жа де Фонтанен, протягивая Жаку обе руки; она настойчиво смотрела на него, словно обо всем догадалась. — Вы здесь среди друзей, дорогой Жак. Когда бы вы ни пришли, вы всегда будете желанным гостем. И старший брат тоже, само собой разумеется, прибавила она, грациозно поворачиваясь к Антуану.

Жак поискал глазами Женни, но они с кузиной исчезли. Он нагнулся к собачонке и поцеловал ее в шелковистый лоб.

Госпожа де Фонтанен вернулась в столовую, чтобы убрать со стола. Даниэль рассеянно прошел за ней следом, прислонился к дверному косяку и молча закурил. Он думал о том, что ему сообщила Николь; почему от него скрыли, что кузина сбежала из дома, что она попросила у них убежища? Убежища от кого?

Госпожа де Фонтанен сновала взад и вперед с той непринужденностью в движениях, которая придавала ей моложавость. Она вспоминала разговор с Антуаном, думала о том, что он рассказал ей о себе, о своих занятиях и планах на будущее, о своем отце. "У него честное сердце, — думала она, — и какая прекрасная голова… — Она попыталась найти эпитет. — …голова мыслителя", — прибавила она с радостным оживлением. Ей вспомнился недавний порыв; значит, и она согрешила, пусть только мысленно, пусть мимолетно. Слова Грегори пришли ей на память. И тут, без всякой причины, ее охватило вдруг такое могучее ликование, что она поставила на место тарелку, которую держала в руке, и провела пальцами по лицу, будто хотела ощутить, какова эта радость на ощупь. Подошла к удивленному сыну, весело положила ему на плечи руки, заглянула в глаза, молча поцеловала и стремительно вышла из комнаты.

Она прошла прямо к письменному столу и своим крупным, детским, чуть дрожащим почерком написала:

"Дорогой Джеймс,

Я держалась сегодня ужасно надменно. Кто из нас имеет право судить своих ближних? Благодарю бога за то, что он еще раз меня просветил. Скажите Жерому, что я не стану требовать развода. Скажите ему…"

Она писала и плакала, слова прыгали у нее перед глазами.

XII. Заупокойное бдение у гроба мамаши Фрюлинг

Через несколько дней Антуан проснулся на рассвете от стука в ставни. Тряпичник не мог достучаться в ворота; он слышал, что в швейцарской дребезжит звонок, и заподозрил неладное.

В самом деле, умерла матушка Фрюлинг; последний удар свалил ее на пол у самой кровати.

Жак прибежал, когда старуху уже перекладывали на матрас. Рот у нее был открыт, виднелись желтые зубы. Это напомнило ему о чем-то ужасном… ах да, труп серой лошади на тулонской дороге… И вдруг подумалось, что на похороны может приехать Лизбет.

Прошло два дня. Она не приехала, она не приедет. Тем лучше. Он не пытался разобраться в своих чувствах. Даже после того, как он побывал на улице Обсерватории, он продолжал работать над поэмой, где воспевал возлюбленную и оплакивал разлуку с нею. Но видеть ее наяву он, пожалуй, и не хотел.

Однако он раз десять на дню проходил мимо швейцарской, всякий раз бросал туда тревожный взгляд и всякий раз возвращался к себе успокоенный, но не удовлетворенный.

Накануне похорон, когда он, поужинав в одиночестве, вернулся домой из соседнего ресторанчика, где они с Антуаном столовались с тех пор, как г-н Тибо отбыл в Мезон-Лаффит, первое, что ему сразу же бросилось в глаза, был чемодан, стоявший в дверях швейцарской. Он затрепетал, лоб покрылся испариной. В мерцании свечей вокруг гроба виднелась коленопреклоненная девичья фигурка, покрытая траурной вуалью. Он, не колеблясь, вошел. Две монахини равнодушно взглянули на него; но Лизбет не обернулась. Вечер был душный, собиралась гроза; воздух в комнате был спертый и сладковатый, на гробе увядали цветы. Жак остался стоять, жалея, что вошел; погребальное убранство вызывало у него неодолимую дурноту. Он уже не думал о Лизбет, он искал предлога, чтобы сбежать. Одна из монахинь поднялась, чтобы снять со свечки нагар, он воспользовался этим и вышел.