Семья Тибо, том 1

— Да нет, я просто раздражена. Никак не могла отделаться от твоего приятеля: он за мной все таскался и таскался, не отходил ни на шаг!

Она побледнела от ярости и чеканила каждый слог. И вдруг ее лицо залилось краской, она разрыдалась и, обессилев, села на постель.

— Уверяю тебя, Даниэль… скажи ему… Прогони прочь… не могу я больше, уверяю тебя, не могу!

Он смотрел на нее, опешив, пытаясь отгадать, что же между ними произошло.

— Да, но… в чем же дело? — произнес он невнятно. Он не решался выговорить то, что вдруг пришло ему на ум. Губа у него вздернулась, кривясь в смущенной улыбке. И он произнес вкрадчиво: — А может быть, бедняга Жак… в тебя…

Тон был так многозначителен, что не стоило и договаривать. К его удивлению, сестра больше не дрожала — она опустила глаза, и вид у нее был безразличный. Самообладание к ней возвратилось. После долгого молчания, когда Даниэль уже не надеялся, что услышит ответ, она бросила:

— Может быть.

Голос ее снова звучал, как обычно.

"Она его любит", — подумал Даниэль и так был ошеломлен своим неожиданным открытием, что лишился дара речи.

И тут взгляды их встретились, и для Женни стало ясно, о чем думает брат. Она взбунтовалась: ее голубые глаза блеснули, на лице появилось вызывающее выражение, и ровным голосом, в упор глядя в глаза Даниэлю и покачивая своей упрямой головкой, она повторила три раза подряд:

— Никогда! Никогда! Никогда!

Но Даниэль все смотрел на нее с каким-то сомнением и вместе с тем ласково, озабоченно, как старший, и она почувствовала себя оскорбленной, подошла к брату, откинула с его лба непокорную прядку и, похлопав его по щеке, сказала:

— А ты хоть обедал сегодня, глупыш?

IX. Воскресный день в спальне у Рашели. Фотографии

Антуан стоял в пижаме у камина и малайским кинжалом нарезал кекс.

Рашель зевнула.

— Режь потолще, котик, — сказала она ленивым голосом. Она лежала в постели нагая, заложив руки под голову.

Окно было отворено, но затянуто донизу полотняной шторой, и в комнате было полутемно и жарко, как в палатке, нагретой солнцем. Париж изнывал в пекле августовского воскресного дня. Ни звука не доносилось с улицы И весь дом тоже притих, может быть, пустовал; только наверху кто-то вслух читал газету, — вероятно, Алина развлекала г-жу Шаль и девочку — дело у нее шло на поправку, но еще предстояло лежать несколько недель.

— Хочу есть, — заявила Рашель, открыв пунцовый кошачий рот.

— Вода еще не закипела.

— Ну и пусть! Дай же.

Он положил изрядный кусок кекса на тарелку и поставил на край постели. Она медленно изогнула стан и, лежа, приподнялась на локте, откинула голову и стала есть, двумя пальцами отщипывая куски и бросая их в рот.

— А ты, милый?

— Жду чая, — сказал он, опускаясь в глубокое кресло на подушки.

— Устал?

Он улыбнулся ей.

Постель была низкая, вся на виду. Розовые шелковые занавески, откинутые в глубь алькова, ниспадали полукруглыми складками, и казалось, что нагое тело Рашели горделиво красуясь, покоится в выемке прозрачной раковины, как некая аллегорическая фигура.

— Был бы я художником… — шепнул Антуан.

— Так и есть, ты устал, — заметила Рашель, и на ее лице промелькнула усмешка. — Ты всегда превращаешься в художника, когда устаешь.

Она откинула голову на пламенеющий ковер своих волос, и лицо ее скрылось в тени. Ее тело, словно сотворенное из перламутра, лучилось. Правая слегка согнутая нога нежилась, утопая в пуховике, левую же она приподняла, подчеркнув крутой изгиб бедра и выставив колено, белое, как слоновая кость.

— Хочу есть, — жалобно протянула она.

Только он собрался взять пустую тарелку, как она обхватила его шею сильными своими руками и прильнула к его лицу.

— Ох, эта гадкая борода! Когда же мы от нее отделаемся! — взмолилась она, но его не оттолкнула.

Он встал, тревожно взглянул на себя в зеркало и принес ей еще кусок кекса.

— Очень мне это в тебе нравится, — заявил он, глядя, как она уписывает кекс.

— Мой аппетит?

— Здоровье. Тело с хорошим кровообращением. В тебе есть что-то тонизирующее!.. Да ведь и у меня костяк крепкий, — добавил он, снова поискав глазами зеркало и поглядев на себя: он расправил плечи, выпрямился, выпятив грудь и не замечая, как несоразмерно велика его голова для всей его щуплой фигуры; он постоянно воображал, будто весь его облик дышит той же силой, что и выработанное им выражение лица. И это ощущение своей силы, своей полноценности под воздействием всего, что пробудила в нем любовь, переросло за последние две недели в истинное самомнение. И, словно подводя итог, он сказал: — Послушай, сбиты мы с тобой здорово — целый век проживем.

— И вместе? — тихонько спросила она, ласково жмуря глаза.

И вдруг ей стало страшно от горькой мысли, что не сохранить ей навсегда этой своей влюбленности, которая делает ее такой счастливой.

Она открыла глаза, пощупала свои ноги, провела руками по упругому телу и подтвердила: