Семья Тибо, том 1

— Да, кстати о Николь, — сказал Грегори, садясь. — Никаких новостей?

Госпожа де Фонтанен покачала головой. Ей не хотелось говорить на эту тему при сыне, который, услышав имя Николь, бросил на пастора быстрый взгляд.

— Но скажите мне, boy, — спросил тот живо оборачиваясь к Даниэлю, — в котором часу ваш бородатый приятель-доктор явится нам надоедать?

— Не знаю. Часам к трем, наверно.

Грегори выпрямился, извлекая из своего пасторского жилета широченные, как блюдце, серебряные часы.

— Very well![61] — воскликнул он. — У вас еще почти час впереди, лентяй вы этакий! Скиньте куртку и пробегитесь вокруг Люксембургского сада, установите новый рекорд в беге! Go on![62]

Юноша переглянулся с матерью и встал.

— Хорошо, хорошо, оставлю вас вдвоем, — сказал он лукаво.

— Хитрый мальчишка! — пробормотал Грегори и погрозил ему кулаком.

Но как только они остались с г-жой де Фонтанен наедине, его безволосое лицо потеплело, глаза сделались ласковыми.

— А теперь, — сказал он, — пора мне обратиться к вашему сердцу, dear.

Он сосредоточился, как для молитвы. Потом нервным движением запустил пальцы в свои черные космы, взял стул и уселся на него верхом.

— Я его видел, — объявил он, глядя на побледневшую г-жу де Фонтанен. Я пришел по его просьбе. Он раскаивается. Как он несчастлив!

Он не спускал с нее глаз; казалось, обволакивая ее своим непреклонно-радостным взглядом, он пытается умерить боль, которую сам же ей причинял.

— Он в Париже? — пробормотала она, не думая о том, что говорит, — ведь она знала, что Жером сам заходил позавчера, в день рождения Женни, и оставил у консьержки в подарок дочери фотографический аппарат. Где бы он ни был, он никогда не забывал поздравлять своих с семейными праздниками. — Вы его видели? — спросила она растерянно, и ее лицо выразило смущение.

Долгие месяцы она непрестанно думала о нем, но это были всё мысли неопределенные, смутные, теперь же, когда о нем зашла речь, она словно оцепенела.

— Он несчастлив, — настойчиво повторил пастор. — Он терзается угрызениями совести. Та жалкая тварь по-прежнему выступает в театре, но он питает к ней отвращение и не желает ее больше знать. Он говорит, что не может жить без жены, без детей, и я думаю, что он говорит правду. Он просит у вас прощения; он согласен на любые условия, только бы остаться вашим супругом; он просит вас отказаться от мысли о разводе. Ныне лицо его — я это ощутил — точно лик праведника; он теперь прямодушен и добр.

Она молчала, устремив глаза вдаль. Ее полные щеки, немного отяжелевший подбородок, мягко очерченный нежный рот — все дышало такой снисходительностью и добротой, что Грегори решил: она прощает.

— Он говорит, что вы оба должны в этом месяце предстать перед судьей для примирения, — продолжал Грегори, — и только затем начнется вся эта бракоразводная канитель. И он умоляет простить его, ибо он действительно в корне переменился. Он говорит, что он совсем не такой, каким кажется, что он лучше, чем мы думаем. Я тоже так полагаю. Он теперь хочет работать, если сумеет подыскать какую-нибудь работу. И если вы согласитесь, он будет жить здесь, вместе с вами, вступив на стезю обновления и исправления.

Он увидел, как искривился ее рот, задрожал подбородок. Она передернула плечами и сказала:

— Нет.

Тон был резкий, взгляд горестный и надменный. Ее решение казалось бесповоротным. Грегори откинул голову, закрыл глаза и долго молчал.