Семья Тибо. Том 2

— Отсюда отправимся в одиннадцать. Процессия двинется прямо на кладбище.

Они были одни у входа в павильон, под сводами вестибюля. Перед ними расстилался залитый солнцем сад, полный выздоравливающих, — облачённые в светлые халаты, они лежали в шезлонгах у самых газонов. День был жаркий, чудесный; воздух неподвижен; казалось, лето будет длиться вечно.

Даниэль объяснил:

— Пастор Грегори прочтёт краткую молитву над могилой. Мама не хочет заупокойной службы.

Николь задумчиво слушала.

— Как прекрасно держится тётя Тереза, — прошептала она, — так мужественно, так спокойно… Она, как всегда, совершенство…

Он поблагодарил её дружеской улыбкой. Глаза её были уже не детские, но в их синеве была всё та же необычайная прозрачность и то же выражение ленивой нежности, которое некогда его так волновало.

— Как давно я тебя не видел! — сказал он. — Ну что ж, ты счастлива, Нико?

Взгляд молодой женщины, устремлённый куда-то вдаль, к зелени деревьев, проделал целое путешествие, прежде чем вернуться к Даниэлю; лицо её приняло страдальческое выражение; ему почудилось, что она вот-вот разрыдается.

— Я знаю, — пробормотал он. — Ты тоже, бедная моя Нико, испытала свою долю горя…

Только тогда он заметил, насколько она изменилась. Нижняя часть лица несколько погрубела. Под лёгким налётом грима, под искусственным румянцем проступала уже немного потерявшая девическую свежесть, немного усталая маска.

— Но всё же, Нико, ты молода, перед тобой вся жизнь! Ты должна быть счастливой!

— Счастливой? — повторила она, как-то нерешительно поведя плечами.

Он с удивлением смотрел на неё.

— Ну да, счастливой. Почему же нет?

Взгляд молодой женщины снова потерялся где-то в залитом солнцем саду. После непродолжительного молчания она, не глядя на него, промолвила:

— Странная штука — жизнь… Ты не находишь? В двадцать пять лет я чувствую себя такой старой… (Она запнулась.) Такой одинокой…

— Одинокой?…

— Да, — ответила она, продолжая глядеть вдаль. — Мать, прошлое, молодость — всё это далеко, далеко… Детей у меня нет… И это дело безнадёжное — никогда, никогда я не смогу иметь детей…

Она говорила тихим и спокойным голосом, без всякого отчаяния.

— У тебя есть муж… — нерешительно произнёс Даниэль.

— Муж, да… У нас глубокая, прочная привязанность друг к другу… Он умный, добрый… Он делает всё, что может, только бы мне было хорошо.

Даниэль молчал.

Она сделала один шаг по направлению к стене, прислонилась к ней и продолжала, не повышая голоса и слегка подняв голову, словно решилась наконец сказать всё, не боясь слов:

— Но видишь ли, несмотря на всё это, у нас с Феликсом очень мало общего… Он на тринадцать лет старше меня и никогда не обращался со мной как с равной… Впрочем, он ко всем женщинам относится как-то по-отечески, немного снисходительно, как к своим больным…

Внезапно в воображении Даниэля возникла фигура Эке с его седеющими висками, испещрёнными мелкими морщинками, с его близорукими глазами, с его скромностью, собранностью и точностью движений. Почему он женился на Николь? Сделал это бездумно? Как срывают на ходу соблазнительный плод? Или, скорее, хотел внести в свою трудовую жизнь немного молодости и естественной грации, которой ему, вероятно, всегда не хватало?

— К тому же, — продолжала Николь, — у него своя жизнь, жизнь хирурга. Ты сам знаешь, что это такое. Он принадлежит другим с утра до вечера… Большей частью он даже ест совсем не в те часы, когда я… Впрочем, это даже лучше: когда мы вместе, нам почти не о чем говорить друг с другом, нечем делиться, и вкусы у нас во всём различные, и ни одного общего воспоминания — ничего… О, мы никогда не ссоримся, у нас никогда не бывает разногласий… — Она засмеялась. — Ведь стоит ему высказать малейшее желание, какое бы оно ни было, я говорю: да… Я заранее хочу того, чего хочет он. — Она больше не смеялась и странно медленно произнесла: — Мне всё до такой степени безразлично!

Она тихо отделилась от стены и стала с рассеянным видом спускаться по ступенькам невысокого крыльца. Даниэль следовал за ней, не говоря ни слова. Внезапно она повернулась к нему и промолвила с улыбкой:

— Вот тебе пример! Этой зимой он заказал новые книжные шкафы для маленькой гостиной и решил продать секретер красного дерева, который теперь некуда было поставить. Эта вещь — память моей матери. Но мне было всё равно: у меня ничего нет, и я ничем не дорожу. Пришлось вынуть из этого секретера всё, что в нём находилось. Он был полон бумаг, которых я никогда не разбирала, — там лежала переписка моих родителей, старые счётные книги, бабушкины письма, разные извещения о семейных событиях, письма от друзей… Всё наше прошлое, Реннская улица, Руайя, Биарриц… Целая груда всякого старья, старые позабытые истории, старые, уже умершие люди… Я всё перечитала от первой до последней страницы, прежде чем бросить в огонь… И целые две недели плакала над всем этим. — Она опять засмеялась. — Чудесные две недели!… Феликс даже не подозревал ни о чём. Он бы и не понял. Он ничего не знает обо мне, о моем детстве, о моих воспоминаниях…