Семья Тибо (Том 2)

- Нет, не война! - прошептал он, сжимая кулаки. - А революция!

Ради любви, которая должна заполнить теперь всю его жизнь, ему более чем когда-либо необходим новый мир, где царили бы справедливость и чистота.

XXXIX

Жак проснулся внезапно. Жалкая комната... Ошалелый, он моргал глазами в ярком свете дня, ожидая, пока к нему вернется память.

Женни... Сквер перед церковью... Тюильри... Маленькая гостиница для проезжающих за Орсейским вокзалом, где он остановился на рассвете...

Он зевнул и взглянул на часы: "Уже девять!.." Он все еще чувствовал утомление. Однако соскочил с кровати, выпил стакан воды, посмотрел в зеркало на свое усталое лицо, свои блестящие глаза и улыбнулся.

Ночь он провел на открытом воздухе. Около полуночи, сам не зная как, очутился возле "Юманите". Он даже зашел внутрь, поднялся на несколько ступенек. Но с первой же площадки повернул обратно. Он был в курсе всех новостей последнего часа, ибо после того, как уехала Женни, пробежал глазами под уличным фонарем телеграммы в вечерних газетах. У него не хватило духа выслушивать политические комментарии товарищей. Прервать отпуск, который он сам себе дал, допустить, чтобы трагизм надвигающихся событий разрушил ту радостную уверенность, которая в этот вечер делала его жизнь столь прекрасной?.. Нет!.. И вот он пошел куда глаза глядят, в этой теплой ночи, и в голове у него был шум, а в душе ликование. Мысль о том, что во всем огромном ночном Париже никто, кроме Женни, не знает тайны его счастья, приводила его в восторженное исступление. Быть может, сегодня он впервые почувствовал, как с плеч его свалился тяжкий груз одиночества, который он всю жизнь повсюду таскал за собой. Он шел и шел прямо вперед, скорым, легким, танцующим шагом, словно лишь в этом ритмическом, быстром движении могла излиться его радость. Мысль о Женни не покидала его. Он повторял про себя ее слова, и все его существо вибрировало, внимая их отзвуку; он еще слышал малейшие модуляции ее голоса. Мало было сказать, что ощущение присутствия Женни не покидало его: оно жило в нем; он был поглощен им настолько, что как бы утратил власть над собой; настолько, что от этого преобразился, словно одухотворился весь видимый мир, вся его сущность... Много времени спустя Жак добрался до павильона Марсан, в той части Тюильри, которая остается открытой и ночью. Сад, совершенно безлюдный в этот час, манил к себе, как убежище. Он вытянулся на скамейке. От клумб, от бассейнов поднимался свежий запах, по временам веяло ароматным дыханием петуний и герани. Он боялся заснуть, он не хотел ни на миг перестать упиваться своей радостью. И он оставался там долго, до первых лучей зари, и лежал, ни о чем определенном не думая, глядя широко открытыми глазами в небо, где мало-помалу бледнели звезды, проникнутый ощущением величия и покоя, столь чистым, столь огромным, что, казалось ему, он никогда еще не ощущал ничего подобного.

Едва выйдя из гостиницы, он стал искать газетный киоск. В это воскресенье, 26 июля, вся пресса помещала под возмущенными заголовками телеграмму агентства Гавас об ответе Сербии и с единодушием, явно инспирированным правительством, протестовала против угрожающего демарша, предпринятого на Кэ-д'Орсе фон Шеном.

Один вид этих шапок, запах свежей типографской краски от влажных еще газетных листов пробудил в нем боевой дух. Он вскочил в автобус, чтобы скорее добраться до "Юманите".

Несмотря на ранний час, в редакции царило необычное оживление. Галло, Пажес, Стефани уже находились на местах. Только что получены были совершенно обескураживающие подробности о положении на Балканах. Накануне в час, указанный для ответа на ультиматум, председатель совета министров Пашич привез ответ Сербии барону Гизлю, австрийскому послу в Белграде. Ответ был не просто примирительный: это была капитуляция. Сербия соглашалась на все: на публичное осуждение сербской пропаганды против Австро-Венгерской монархии и на опубликование этого осуждения в своей "Официальной газете"; она обещала распустить националистический союз "Народна обрана" и даже уволить из рядов армии офицеров, заподозренных в антиавстрийской деятельности. Она просила только дополнительной информации насчет формулировок в том тексте, который будет помещен в "Официальной газете", и насчет состава трибунала, коему поручено будет установить, какие именно офицеры являются подозрительными. Ничтожнейшие возражения, которые не могли дать ни малейших оснований для неудовольствия. И, однако же - словно австрийское посольство получило приказ во что бы то ни стало прервать дипломатические отношения и тем самым сделать неизбежным применение военных санкций, - не успел Пашич вернуться в свое министерство, как уже получил от Гизля ошеломляющее извещение, что "сербский ответ признан неудовлетворительным" и что австрийское посольство в полном составе в тот же вечер покидает сербскую территорию. Тотчас же сербское правительство, еще днем из осторожности принявшее подготовительные меры для мобилизации, поспешило эвакуировать Белград и переехало в Крагуевац.