Семигорье

Зойка с ходу дёрнула за ворот с такой силой, что он сел в снег. Выхватив у него из рук палку, в ужасе глядя ему в лицо, она кричала: «Ты что это, дурень несчастный?! Зверюга проклятая!» Она замахнулась палкой, вдруг упала на колени и в голос заревела, клоня к коленям лицо.

Витька поднял Зойку, отряхнул, виноватясь, положил руку на её голову. Он ничего не мог объяснить. Он сам не знал, как одурел звериной лютостью. Видать зло, как зараза, кидается с человека на человека…

— … Постелить тебе, спрашиваю?..

Витька очнулся от голоса Макара. Макар держал в руках готовое колесо, смотрел на него косящими глазами.

— Какой тут сон, — Витька усмехнулся скорбно. — Может, вам помочь?

— Пожалуй, помоги.

Макар засветил фонарь, сунул в карман коробок спичек. Витька, обутый в большие Макаровы катанки, сенями прошёл за ним во двор. Крытый, как у всех, двор Разуваевых был крепок, даже метель не продувала стены, — но пуст. Ни разгородок, ни скотины, даже коровы нет. Только потревоженные светом куры тягуче проскрипели вверху скрипом колодезного журавля.

— Так безо всего и живёте? — спросил Витька.

— Так безо всего и живём, — ответил ему Макар.

— Как же так?

— Сам видишь: мать стара, у меня — другие заботы. Ничего, обходимся… Тут у меня другое богатство!

Макар навесил фонарь на крюк. Витька увидел верстаки, по стенам за брезентовыми ремнями — пилы, стамески, напильники, киянки, коловороты…

Стружками из корзины Макар растопил печку-самоделку. В железной трубе, длинным коленом уходящей в стену, загудело, от быстрого жара труба стала потрескивать.

— Что ж, давай работать. Держи станину. Покрепче… Мать о старушках печалится. Зима, говорит, длинная, без работы старым — что в гробу. Лажу им станочки…

Макар подтёсывал, соединял пазы, завёртывал гайки. Витька помогал и заметил, что Макар одну и ту же работу делает то правой, то левой рукой.

— Левой-то вы как ловко! А ведь вы не левша! — сказал он.

— И левша и правша, — засмеялся Макар. — Запас прочности создаю!.. Подай-ка полешко. Поровнее. Тут клином прижать надо, — Макар отесал клин, рассчитанным ударом загнал в паз станины. — Теперь ладно, — сказал он. — Человеку, друг, прочность тоже нужна. Случись что — при малой-то прочности тебя быстро в стружку завьёт! В жизни есть ещё случайности…

Обострившимся в беде чутьём Витька угадал, что было за словами Макара: Макар говорил с ним, а неотступно думал о Васёнке.

— А вы сказывали — судьбы вытруживают… — дрогнувшим голосом сказал Витька.

Макар всадил топор в берёзовый кругляк, свесил с колен руки и так сидел некоторое время, помрачнев лицом.

— Ты что думаешь, на её судьбе точка поставлена? — сказал он, глядя на Витьку с внезапным отчуждением. — Что от случая — не бывает прочным. Ты это запомни!

Витька хотел сказать Макару, как Капитолина хитро и властно распорядилась Васёнкиной судьбой, но Макар вдруг как-то устало попросил:

— Не надо, Витя. Моё горе — сам огорю…

Молча они собрали станок. Макар опробовал, поставил к верстаку. Плотно закрыл у печи дверцу, отмёл в сторону стружки. Посветил фонарём Витьке, чтобы он не споткнулся на крутой лесенке, в сенях задержался.

— Домой ни в какую?

Витька испуганно глянул на Макара, опустил голову:

— Нету у меня дома, Макар Константинович…

Макар, подняв фонарь, вглядывался в лобастое, упрямо нахмуренное лицо Витьки.

— Ну, ладно… — сказал он.

Макар уложил Витьку на свою постель, поверх одеяла накрыл тулупом.

— Тулуп не скидывай, — сказал он. — К утру избу выдует… Ну, спи. Утром вместе помудрим… — Он потрепал его по волосам и ушёл в кухню.

Витька лежал, выпростав руки на тулуп, на ум прикидывал завтрашний день. Дальше чем до райцентра, за Волгой, он не ходил и даже не знал, как долго добираться ему до большого города. Говорили, на хороших лошадях дня три, с обозом — все четыре.

«Ладно, март не зима, дорога — не вопрос, — думал Витька. — Город вот! Там, говорят, в домах заплутаешься! Да и чужака небось не пирогами встретят… Человек бы знакомый оказался! Нету. Даже Лёшкин отец и тот развёл руками. «В Москве, говорит, с удовольствием. Примут, помогут. А в области — нет, не приобрёл знакомств».

Ну-ка, а что как прямо до Москвы?! Повидаю завтра Лёшкиного отца, скажу: так, мол, и так — с надеждой на ваши слова… Не отступится? Не должно. Отец у Лёшки серьёзный…»

После вчерашнего разговора с Алёшкиным отцом Витька укрепился в надежде, что и большие города не без добрых людей. Вообще Лёшка и отец его зародили в захолодавшей душе Витьки мечту о завтрашнем дне.

Лёшка расстроился, когда он зашёл проститься перед дальней дорогой, так растерялся, что и руки опустил.

— Папа! Да папа же!.. — звал Лёшка.

Отец его появился в валенках, старом пиджаке, надетом поверх белой нательной рубашки, в руках была у него развёрнутая газета.

— Что за нетерпение! — сказал недовольно и как-то колюче оглядел Витьку. — В чём дело?

Лёшка говорил ему, от волнения сбиваясь и торопясь, и всё повторял:

— Надо помочь Вите. Помочь надо, папа!