Семигорье

Ты видел, как ночь на землю приходит?.. Нет? А я видела! Стояла вон там, у Нёмды, и смотрела. Я думала, ночь с неба спускается, а она, как туман, из-под земли выходит. Будто кто подымается, чёрный и бо-оль-шо-ой, как лес! Вылезает и крадётся. Сперва по лугу, свет на кустах гасит. Потом на деревьях. Когда на земле уж ничего не видать, начинает горбиться, пухнет и пухнет, — всё закрывает, до самого-самого неба!..

Только, знаешь, летом ночь слабая. Летом поверх ночи завсегда свет пробивается. А вот к осени только звёзды через ночное чудище светят. Проколют насквозь и светят… Правда!..

Раз стою я так, перед ночью. А что, думаю, раз ночь, так уж всё на земле черно? Неужто где-то на краешке, в лесочке, у горушки, хоть махонький светик да не остался?! И такая меня забота взяла узнать, что там, за ночью, что сбегла я к Нёмде, переплыла и пошла. Прямо через ночь пошла…

— Одна?!

— Одна! Совсем не одна… — Зойка откинула от шеи крендельки-косички, радуясь, что Алёшка слушает её, призналась: — Страх со мной был. Иду и страх свой уговариваю: «Не пугай, не пугай, всё одно дойду!..» Так и прошла через ночь…

— И что там, за ночью?..

— День! Опять день, такой светлый, такой хороший!.. Дошла я и так обрадовалась, что снова день встретила!..

— Смешная ты, — сказал Алёшка, — и хорошая…

— Правда?! — Зойка вспыхнула. И тут же, совсем по-взрослому, понимающе покачала головой. — Это ты просто так сказал… И совсем не смешная я. Просто всё знать хочу. Витька говорит: кто много знает, тот сильнее того, кто не знает, даже если у дурака и кулак здоровее. Умный что-ничто, а придумает. Только мне хочется узнавать вот так, чтоб дотронуться… — Зойка вытянутым пальцем робко коснулась Алёшкиного плеча.

Алёшка смутился. Стараясь скрыть смущение, невпопад сказал:

— Не всякое тронешь. Можно обжечься…

— Ну и что? Обожгусь — заживёт. Вот, смотри… — Зойка приподняла над коленкой платье, вывернула ногу. — Видишь? Теперь — что. А было — страх!.. Это я в кузне у бати на калёные щипцы села. Батя напугался, шумит. А я сразу придумала: это самураи меня пытают! Приказала себе: «Молчи, Зойка!..» Слёзки не обронила, два дня в себя ревела. Зато уж знаю: боль, какую ни есть, стерплю!..

Зойка торжествовала. Она видела, как от пережитой ею боли светлые Алёшкины брови сошлись к переносью и глаза расширились. И весь он был такой добрый и внимательный, что бери за руку и веди!..

Хлопнула калитка. Но уже прежде чем калитка хлопнула, Алёшка вдруг ощутил, как дрогнул и потемнел тот удивительный мир, в который только что его ввела девчонка. Что-то случилось с лицом Зойки: от щёк отхлынул румянец, нос побелел.

Он обернулся: в калитку входил лесник, здоровый, сильный, уверенный в себе.

— Вот это гость! — сказал он, торопясь подойти. — Здоров, здоров, Лексей! — Красношеин цепко охватил его плечи, похлопал дружески, повернул так, что сам встал между ним и Зойкой. Он держал Алёшку за плечи, заглядывал в глаза, улыбался и подмигивал, как будто знал, зачем Алёшка к нему пришёл. Покинутая Зойка отступила к крыльцу, глаза её застыли, как лужицы в мороз. Алёшка улыбался леснику и мучился своей предательской покорностью.

— Что тут выстаиваем? Пошли ко мне. Пошли, пошли. — Он вёл Алёшку улицей, в обнимку, как девушку, и радостно спрашивал: — Ну, как, был?.. Заробел? Я бы на твоём месте не отступил! Спелая-то ягодка — ох, сладка!..

Алёшка слушал, краснел, хотел и не смел обернуться — рука Красношеина дружески сдавливала его плечо.

3

К Феньке он всё-таки пришёл.

Дом её был открыт и тих, в огороде, под распахнутыми окнами, сварливо скрипели куры, петух терпеливо оговаривал их. Деревенская улица, насколько он видел её из окон, была безлюдна. И рыжая Фенька была перед ним в той белой простенькой кофточке с синими горошками, к которой он посмел притронуться тогда в бору.

Фенька сидела перед печью, на лавке, широко расставив колени, горстью брала из корзины чернику, ловкими пальцами выбирала из ягод сор, сыпала ягоды на противень. Её ладони были в пятнах, как в чернилах!

— Пришё-ёл! — радостно сказала Фенька, и веснушки с солнечного Фенькиного носа расплылись по лицу. Лукаво щурясь, она смотрела на Алёшку. Потом опустила голову, пальцами долго ковыряла в ягодах, цепляя листик. Алёшка видел, как её рыжие волосы, выше лба перехваченные голубой лентой и свободно раскинутые на шее, медленно сползали на плечо, накрывая пытающее ухо.

— Ягод хочешь? — не поднимая глаз, спросила Фенька. Она рукой водила по ягодам, будто не знала, что с ними делать. Острыми синими зубами она покусывала губы.

— А!.. — вдруг сказала Фенька и толкнула от себя противень. Ягоды плеснули поверх края, раскатились по чистым половикам.

Алёшка, как будто только и ждал себе дела, бросился подбирать.

— Не смей! — крикнула Фенька. — Поди-ка вон на скамью! Да у окна не сядь… Бабы увидют — рёбрышки-то тебе переберут!..

Ногой она сдвинула под лавку корзину, встала, закинула за голову руки, со стоном потянулась так, что под кофточкой, как голые, выставились груди.