Семмант

Признаю, после того, как хлопнула дверь подъезда, это была моя первая мысль — навсегда. Но и добавлю, я отмел ее почти сразу. Просто заставил себя выкинуть ее из головы. Заставил себя не верить — в «навсегда», «никогда» и проч.

История не могла закончиться так внезапно. То, что можно разрушить, еще не было создано в полной мере — место, где была пустота, саднило памятью о пустоте. Вакуум, полный яда — от него до сих пор действовал антидот. Не позволяющий опустить руки.

Расставшись с Лидией, я шлялся по городу, бормоча сквозь зубы: нет, не дождетесь. Косил злобным глазом на здания кругом и шептал им — еще увидим. Ваша взяла, думаете вы — и зря. Время расправы, оно пока не настало!

Потом я зажмуривался — до боли в глазницах. Я видел, обратная сторона сетчатки окрашена в цвет индиго. Место воспоминаний, свежих, совсем недавних, тоже пульсировало густо-синим — этого видно не было, но я чувствовал наверняка. Убеждая себя: истинным из желаний нет и не может быть скорой смерти.

После, в своей квартире, я несколько упал духом. Навалилось отчаяние, мир сделался невыносим. Я издал звериный вопль, ударил кулаком в стену и разбил костяшки пальцев. Боль взбесила меня, я долго еще кричал — в потолок, в закрытое окно. Напрягал голосовые связки, выбивался из сил. Корчил злые гримасы, грозил неизвестно кому, а чуть придя в себя, написал Семманту: «Мироздание суть насмешка, мой бог глуп!» Написал, затем одумался и удалил весь файл. Там, вверху, были какие-то цифры — уровни, спрэды, курсы золота и нефти — но я не обратил на них внимания. Апатия овладела мной, я бросился в кресло и застыл в трансе — надолго, на часы.

Лишь поздней ночью ко мне вернулась способность рассуждать здраво. Я выпил вина, почти вся боль отступила в темноту за стеклом. Тонкая нота звучала в голове; я сел в простую асану, раскачиваясь ей в такт. Это вновь был транс, но транс осознанный, необходимый. Я поднес руки к лицу, пошевелил пальцами. Вообразил сад камней, где бродит мой дух, и сказал себе: все не так плохо. Думай, сказал я себе, думай!

Мысли успокоились, и многие вещи представились на удивление ясно. Я спросил себя, в чем именно моя потеря? В чем ее невосполнимость? — Ответ на это был непрост, вовсе не очевиден.

Я спросил себя, не страшась слова: — Ты молил о любви, ты все еще ее хочешь? — Прислушался к слову и сказал себе: — Да! — Спросил, почему? — и не нашел причины.

Я винил себя и чувствовал, что кривлю душой, зная лишь, что из моей жизни исчез внезапно обретенный смысл. Все же и мне нужна почва под ногами. Теперь ее не стало, и это ужаснейшее из ощущений.

Я встал, взял недопитую бутылку и пошел в ванную комнату. Там вытащил циновку Будды и ступил на нее босыми ногами. Меня пронзила боль — но другая боль. Она была по-своему милосердна.

Мой Осирис, умершее солнце… — так сказали бы пять тысяч лет назад в долине Нила. Но там бы и добавили: умершее солнце появится вновь, в другом воплощении. Исколотый иглами, сквозь невольные слезы, я видел что-то иное, пришедшее на смену. Прошлое соединялось с будущим, контур их был един. Настоящего не было вовсе, но я знал, что нащупаю и его силуэт, выделю из сумбура — назло энтропии, что вдруг возросла скачком. Все нити сойдутся вместе — в моих руках. А за ними и куклы потянутся к кукловоду…

Нет, я не был самонадеян настолько, но что-то подсказывало — разрушение не фатально. От потери веяло ненастоящим, случайным; быть может, она лишь для того, чтобы мы осознали ценность? Осознали — и еще потеряли, наверное не раз и не два, чтобы пережить обретение вновь? Эта радость — от обретения вновь — превосходит начальную, когда еще не знаешь. Когда не представляешь масштабов и ленишься искать суть. И лишь потом видишь — вот она, неизбежность. Это главное, и оно осталось нетронутым. Значит, стоит бороться, изо всех сил!

Тут же стало обидно: почему я один? Я почувствовал злость — со мной поступили дурно. То, в чем есть жизнь, нельзя бросить на произвол судьбы. Особенно, когда судьба и без того безжалостна априори.

Снова вспомнилось жемчужное ожерелье, оказавшееся всего лишь выдумкой. Шарики пудры — какая насмешка, профанация, никчемный эрзац! Что-то было не так, обман наводил на мысли. В этих мыслях можно было далеко зайти, но я решил не заходить.

Лидия, Лидия, что с нее взять? — успокоил я себя, ощущая безмерную усталость. Глаза слипались, в голове гудело, а тонкая нота стихла — была тишина. Я допил вино и вышел из ванной, и лег в постель, погрузившись в тишину, как в теплую морскую воду. Я качался в ее волнах, предвкушая сны. Зная, что они будут горько-солены на вкус.

Утром я осмыслил все еще раз и понял главное: я хочу продлить историю. Хочу разобраться — в себе и в своих иллюзиях, в том, что я недоговариваю, в чем наверное лгу. И еще я видел, я наказан несправедливо. Лишь за ауру, Пансион, за статистику «про и контра». Может еще за то, что мой лучший друг — Семмант. Хоть на это мне пока еще не успели намекнуть.