Семмант

В самый разгар читательского интереса я вдруг резко сменил стиль и форму. Историй о нас с Адель больше не было — ни одной. Мы будто разъехались по разным странам, и я писал ей письма, одно за другим. Все они были не о ней — обо мне.

Я называл их нарочито-просто: «Первое письмо к Адель», «Второе письмо к Адель». Третье, пятое, восьмое… Что ж до содержания, оно не претендовало на простоту и ясность. В нем была борьба, соперничество — кто кого? Ее сексуальность или мое… — как обозначить это «мое»? Мне казалось, что сам вопрос уже должен заинтересовать не на шутку.

«Если б мне пришло в голову сменить пол, то получилась бы вдохновенная блядь. Если же из женщины я решил бы обратиться в мужчину, то стал бы воином, не иначе. По-моему, у меня неуравновешенный инь. Или янь», — писал я в одном из них.

В другом фантазировал:

«Однажды моя подруга прошла, не имея на себе одежды, от бассейна к сауне и обратно под взглядами десятка обнаженных мужчин. С непривычки это так ее возбудило, что я тут же оказался забыт, вытесненный нахлынувшими мыслями. Потом оказалось, что это навсегда, больше я ее не заинтересовал ни разу — а ведь до того была нешуточная страсть. Так находят лекарство от любви — и сразу просят двойную дозу!

»

Или еще:

«Говоря откровенно, насекомые страшны, у них жуткие нравы. Не успеешь завершить любовный акт, как вместо объятий партнерша отгрызет череп. Но и там лезут в световое пятно — даже зная правила игры. Стыдитесь, вы, лживые в своем искусстве — оттого, что знаете правила игры. Все равно всегда главенствует искренность!»

Форум молчал поначалу — аудитория была озадачена. Они не знали, как реагировать, но потом кто-то высказал робкое одобрение, и за ним потянулись прочие. Я понял: мой замысел удается — и стал жестче, злее.

Я писал, яростно стуча по клавишам:

«Каждое перевоплощение имеет смысл. В трясине серости и скудных порывов там и сям разбросаны жесткие кочки. Они держат давление, пусть небольшое. Фокус в том, чтобы отыскать их глазом, нащупать конечностями, обрести равновесие. Упереться всеми четырьмя — или пятью, шестью, сколькими наловчишься. Потом не так уж трудно улучить момент и плюнуть лезвием, припасенным на языке. И выпустить вслед огненный сполох — чисто для эффекта. Жаль, что вдобавок не хлестнешь хвостом по болотной жиже — баланс все-таки не так уж надежен. Но гребень на шее можно и распушить — будто настал брачный период. Дело, конечно, не в самках — они медлительны и подслеповаты. Дело в том, чтобы кто-то оспорил — если рискнет. И тогда, хоть кончились лезвия, можно пытаться испепелить взглядом… Вот, так и рождаются легенды!

»

Ранним утром, поглядывая в окно, я строчил:

«Вставать с рассветом. Бродить в одиночестве по улицам, мокрым от ночного дождя. Это единственный способ установить контакт с городом, не знающим снисхождения. Только в это время ты с ним наедине».