Семнадцать о Семнадцатом

Не включая свет и не раздеваясь, сразу отнес продукты на кухню, вернулся, чтобы разуться, и тут прямо над ухом раздался звонок. Он вспомнил, что не закрыл дверь. Ключ торчал в скважине. Маргелов подумал, что прежде, чем что-либо спрашивать, нужно закрыть дверь на ключ. Но теперь это было бы странно. Маргелов замешкался. В последнее время в дверь часто звонили Свидетели Иеговы, которых было особенно много именно здесь, в окрестностях Нового Иерусалима. Еще это могли быть продавцы картошки, но Маргелов знал, что это ни те ни другие. Он потянулся и приоткрыл дверь. Увидев тени на лестничном марше, тут же попытался захлопнуть, но ничего не вышло. Длинная рука вытянулась из темноты и толкнула его в грудь – вроде несильно, но Маргелов буквально взлетел, как будто не было в нем ни костей, ни мяса, и приземлился затылком в стену. Дверь оставили незакрытой, и черные тени стали вноситься с грохотом, растекаясь из коридора по комнатам, как вода из прорвавшейся плотины. Маргелов все сразу понял, но на всякий случай решил попротестовать и даже закричал: «Вы кто вообще! Покажите бумагу», – но через пару секунд уже лежал лицом в пол, в наручниках, удивляясь тому, как легко и почти что весело его скрутили. Маргелов подумал, что сейчас его ударят еще пару раз, так уж полагается, но его не били.

– Сегодня хороший день, – сказал человек в кепке с логотипом испанской сборной, полупрозрачной футболке, липшей к телу, и светлых и мятых шортах ниже колена. Слабый загар коснулся его лица, как будто он только принялся отдыхать, но пришлось сразу вернуться из отпуска. Театрально застыв в дверях и слегка покачнувшись, он проник в квартиру. Сорвал кепку с костлявой головы, бросил ее на вешалку, и стали видны его очень светлые тонкие брови, отчего казалось, что у него вообще нет бровей. Это был Кравцов. Маргелов сразу узнал Кравцова.

– А бумага у вас есть? – все же спросил Маргелов.

– Есть, – сказал Кравцов. От этого вопроса у него на лице установилось скучающее выражение.

Омоновцы, пролетев по всей квартире и распахнув все двери и дверцы, какие только могли, быстро ушли, и остались трое в штатском и двое в форме, среди которых была женщина, брюнетка с серым лицом и сероватыми волосами, которую Маргелов опознал как следователя.

– Сдавайте оружие, наркотики, все запрещенное. В протоколе будет отмечено, что это сделано добровольно, – сказала следовательница то, что говорила всем и всегда. Возможно, она говорила это даже детям, вернувшимся с вечерней прогулки.

Маргелова не преследовали уже четыре года, жил он не по прописке, менял телефоны, и казалось, что его не возьмут уже никогда. Что он уже вычеркнут из всех неблагонадежных списков.

Маргелов прекрасно помнил, как все это началось, еще лет семь или восемь назад, когда он был почти еще юношей. Маргелов стал замечать, что за ним ходят одни и те же мужчины. Сначала следили только за ним, а потом и за родственниками. Просто ходили следом, не пытаясь скрываться. Если к ним подойти и заговорить, слегка терялись, но и не думали ретироваться. Для Маргелова слежка сюрпризом не оказалась. Его партию тогда принялись разгонять, несколько приятелей были под следствием, а сам Маргелов стал правой рукой вождя и был в курсе всего, что затевали партийцы в Москве и регионах.

Вождь как раз пытался выдвинуться в президенты, а Маргелов ездил по всей России, налаживая работу по сбору подписей. Налаживал он ее с большим успехом: вялые провинциальные маргиналы как бумага от спичек загорались от его речей и сразу же начинали работать с двойным усердием. Однажды его пустили в телевизор, всего на пару минут, и после этого сотни новобранцев в течение ближайших дней прибывали в партию – только чтобы пожать руку, постоять рядом с Маргеловым. Казалось, Маргелов скоро подвинет вождя – седовласого старца с тонкими крабьими усами и высоким, как будто разбитым вдребезги, голосом. Маргелов быстро стал профессиональным революционером – в отличие от студентов, приходивших в партию, чтобы сделать революцию в ту же секунду, и уходивших при первых серьезных трудностях, он научился контролировать свою вспыльчивость – на митингах доводя эмоции до высочайшего градуса, а в бюрократических делах стал холодным, внимательным и терпеливым. За спиной у вождя уже говорили открыто, что возглавить партию должен Маргелов, особенно сейчас, в кризисный для нее момент, и в то же время, когда положение власти стало казаться особенно хрупким.

В те дни Маргелова задержали и подвели к безбровому человеку, который был одет в точности, как Глеб Жеглов, и выглядел в этом образе слегка нелепо. С Маргеловым он заговорил с той задушевной дружеской интонацией, о которой Маргелов был наслышан.

– А, Сережа, ну как дела? – и даже потрепал по плечу совсем ласково. Маргелов молчал, смотря на носки кедов.

– Ты знаешь, кто я такой? Я Кравцов.

– Ни разу не слышал.