Сьенфуэгос

И если их величествам придется выбирать между андалузцем, который привезет им золото, и генуэзцем, который прибудет намного позже и не привезет ничего, кроме нескольких дикарей и не виданных прежде зверюшек, можно ли сомневаться, кому королевская чета и банкиры отдадут предпочтение? Разумеется, Пинсону достанется вся слава, ведь любой разумный человек в этой ситуации согласится, что именно он совершил открытие.

Глухой гнев и глубокая обида с каждым днем все росли в сознании адмирала; он заперся у себя в каюте, часами обдумывая, что предпринять: то ли продолжать утомительные поиски того, что он уже и сам не надеялся найти, то есть двор Великого хана, то ли как можно скорее отправиться в обратный путь, держа курс на Севилью, и уведомить Изабеллу и Фердинанда, что ему наконец удалось достичь врат Сипанго.

Но неужели эти острова, населенные голыми дикарями, и есть те самые врата?

Правда, следует заметить, что адмирал никогда не допускал даже мысли, что может ошибаться, ему и в голову не приходило, что он ошибся в расчетах, поскольку он слепо верил в свое чутье моряка.

Ведь сейчас он находился именно там, куда и стремился: на двадцати пяти градусах северной широты, на противоположном берегу Сумрачного океана, и если Сипанго или Катай до сих пор не предстали его взору, то совершенно очевидно — это случилось это лишь по причине неспособности объясниться с местными жителями, а вовсе не из-за ошибок в расчетах.

Возможно, всего через несколько дней, в крайнем случае недель, он вручил бы Великому хану письма от короля и королевы Испании, но из-за подлости Мартина Алонсо Пинсона время было на исходе, и Колумб потерял сон, воображая, как Пинсон плывет в сторону Леванта.

— Предатели! — вновь и вновь повторял он сквозь зубы. — Кругом предатели!

Ночь прошла спокойно.

Море было неподвижным, как зеркало.

За бортом сияли сразу две луны: одна в небе, а другая — отраженная в этих зеркальных водах, и нежный бриз, напоенный тяжелыми ароматами цветов, папайи, манго, гуавы и теплой влажной земли, гнал корабли вдоль берега.

Это была самая прекрасная в мире ночь.

В эту ночь родился младенец Христос.

Весь день они праздновали Рождество, а с приходом сумерек, когда тихий попутный ветер, напоминающей скорее чье-то легкое дыхание, всколыхнул паруса, адмирал взял курс на восток, покинув спокойную бухту, где они отмечали знаменательное событие в компании сотни гостеприимных туземцев.

Команда устала.

К тому же моряки слишком много выпили и после долгого дня, полного солнца, моря, женщин и толстых сигар, к которым большинство членов команды еще не успело привыкнуть, почти все повалились на койки, а то и прямо на палубу, и теперь громко храпели, пока корабль медленно плыл по теплым и спокойным водам, похожим на шелк.

Сьенфуэгос молча курил, опираясь о борт. Он наслаждался волшебством этих прекрасных мгновений, чувствуя себя вполне здоровым и бодрым, поскольку не пил спиртного, а табак не оказывал на него такого действия, как на других. И потому он погрузился в воспоминания о необыкновенной женщине, по-прежнему занимающей все его мысли, и с которой он, возможно, скоро встретится снова.

Они возвращаются в Севилью!

Официально Колумб еще не отдал приказ, но прошел слух, что Хуан де ла Коса начал готовить корабль — свой корабль — к долгому и тяжелому плаванию через океан.

Адмирал предпочел бы задержаться и исследовать берега Эспаньолы в отчаянной попытке найти золото и в надежде на возвращение «Пинты», но все уже знали, что в первые дни нового года они отправятся на восток, обратно в Испанию.

А где Испания, там и Севилья.

А в Севилье — Ингрид.

Канарец, всё такой же наивный, не сомневался, что виконтесса сдержит обещание и отправится за ним, он был убежден, что, стоит ему прибыть в порт, как он увидит в толпе чудесные белокурые волосы, развевающиеся на ветру, и бездонные голубые глаза, молча призывающие ей овладеть.

Несмотря на то, что он оказался среди первых людей, пересекших от края до края огромный Сумрачный океан, для бедного пастуха мир до сих пор казался маленьким, едва способным вместить что-то кроме его любви к немке и чудесной вселенной, которую они создали вдвоем. Ему казалось совершенно неоспоримым, что он найдет возлюбленную в Севилье, что она прибудет встречать «Галантную Марию», как бы Луис де Торреа не пытался высмеять его глупость.

Глядя на длинный ряд пальм, выстроившихся по правому борту — тени от их листьев, казалось, подметали серебристое море — Сьенфуэгос не мог не вспомнить пальмы своего острова, хотя и такие непохожие, у подножия которых они однажды предавались безумной страсти.

Как же до них далеко!

Как далеко, но всё же близко!

Скоро он будет уже там!

В Севилье!

— Гуанче! — так некстати окликнул его ненавистный голос, вернув к действительности. — А ну-ка, быстро сюда!

— Отвяжись!

— Иди сюда, говорю! — не унимался Кошак. — Всего на минутку.

Сьенфуэгос неохотно подошел к шумному астурийцу, который едва держался на ногах после выпитого, глаза у него слипались. Тот молча положил руку Сьенфуэгоса на румпель.