Сеньор Виво и наркобарон

8. Как вертолет Заправилы превратился в морозильник

Испанцам, путешествующим по Южной Америке, порой затруднительно купить сливочное масло. Они спрашивают «мантекилью»[5] – в ответ непонимающий взгляд. Испанцы пускаются в объяснения – мол, это намазывают на хлеб, и хозяин лавки говорит: «Ах, так вам «мантека»[6] нужна», а испанец думает, ему предлагают топленое свиное сало, и отвечает: «Нет, не то». Беседа продолжается, все больше запутывается, пока хозяин не приносит масло и не говорит: «Вот мантека, у нас это намазывают на хлеб». Испанец недоверчиво разглядывает продукт: тускло-белый, на вид скорее топленый жир, но твердый, как сливочное масло. Весьма загадочно. Испанец покупает вещество, опасливо намазывает на хлеб и обнаруживает, что вкус совсем недурен – нечто среднее между топленым салом и маслом.

Испанец становится жертвой истории слова. В прежние времена молочный скот почти не разводили, и на хлеб мазался топленый жир. Затем постепенно появились стада, и люди начали торговать маслом. Но к тому времени уже произошло вот что: во-первых, слово «мантекилья» забылось и то, что мажут на хлеб, всегда называлось «мантека»; во-вторых, люди полюбили вкус топленого сала и масло готовили так, чтобы оно напоминало жир.

Необычные изменения претерпело и значение слова «падрино». Добрый католик по сей день подразумевает под ним крестного отца, который обязуется воспитать ребенка в христианской вере в случае болезни или недееспособности родителей. Для того, кто исповедует сантерию,[7] «падрино» – человек, посвятивший его в тайны магической религии, которую вместе с проказой и тысячами прочих бедствий доставили в Латинскую Америку невольничьи корабли. В сантерии падрино значит больше родителей; встречая своего падрино, сантеро падает пред ним ниц. Падрино склоняется и благословляет его, сантеро встает и, сложив руки на груди крестом, целует падрино в обе щеки. Трогательная связь, полное доверие.

Но теперь слово «падрино» означает «наркобарон», кокаиновый царек, вроде Заправилы, мафиозный «крестный отец». Значение «крестной матери» не изменилось, «крестника» или «крестницы» – тоже: к глубинам зла устремляются одни мужчины. Как ни печально, слово «компадре», прежде означавшее ближайшего, самого дорогого друга, кому доверялось сокровенное, теперь часто употребляется в значении «подельник» – человек, не заслуживающий и крохи доверия.

Заправила был падрино в новом значении слова – человек, который ни у кого не вызывает симпатий, доверия или уважения, – и подумывал захватить идиллический город Кочадебахо де лос Гатос. Он хотел укоротить пути поставки наркотиков, затруднить полиции преследование и перебраться в место, всем в округе известное, однако не нанесенное на штабные карты сухопутных и воздушных сил.

Первым вертолет увидел Серхио. Он поранил руку и шел домой: собирался заарканить лошадь на высокогорье, но лассо зацепило ее переднюю ногу. Лошадь понеслась, и не успел Серхио выпустить веревку, как она, вжикнув, содрала кожу с ладони. Когда Серхио добрался до города, вертолет уже приземлился во дворике перед Дворцом Богов и двое прилетевших вышагивали по улицам, обрабатывая население.

Каждому встречному они совали в руки толстые пачки тысячепесовых банкнот. Вскоре народ валом повалил из домов, дабы воспользоваться столь неожиданной щедростью. Все толкались, пихались, наступали друг другу на ноги и галдели.

– Вот приедет Заправила и даст еще больше, – говорили эти двое. – Погодите, сами увидите. Вы все разбогатеете, а это он вам так показывает, каким будет падрино, как станет о вас заботиться.

Кое-кто кричал: «Да здравствует Заправила!» – даже не зная, кто это такой.

Серхио видел, как Хекторо благоразумно забрал свою пачку и отъехал в сторону, откуда с растущим презрением наблюдал свалку. Хекторо щурился от едкого дыма своей сигары, плотно сжатые губы кривились, опускались уголки рта. Верхом он как никогда походил на конкистадора: черная борода, лицо испанского аристократа, черная перчатка на руке, держащей поводья. Может, раздумывал Хекторо, вытащить из кобуры револьвер, отобрать деньги у хлыщеватых типов и самому раздать людям, а этой парочке приказать, чтобы убиралась восвояси. Отсутствие достоинства в этом столпотворении его оскорбляло.

Тут к нему подошла Ремедиос. Как в партизанские деньки, она по-прежнему носила форму цвета хаки и не расставалась с «Калашниковым».

– Хекторо, – позвала она.

– Ну? – Тот, по обыкновению, был немногословен, как и полагается мужчине.

– Мне уже приходилось такое видеть. Так поступают наркодельцы, когда хотят захватить место. Приведи Мисаэля, Хосе и Педро, надо что-то делать.

Хекторо вскинул голову и еще больше нахмурился.

– Ты же знаешь, я не подчиняюсь приказам женщины.

Ремедиос раздраженно вздохнула, подбоченилась, но потом улыбнулась:

– Так отдай этот приказ сам себе, только пошевеливайся.