Сент-Ив. Принц Отто

Бог весть почему, ответ мой его до крайности насмешил. Он принялся уверять меня, что я большой смельчак, и предложил немедля садиться. Пять минут спустя мы уже тряслись по дороге в Париж. Правда, мне казалось, — что мы не двигаемся с места: серая кобыла насилу переставляла ноги, и с таким же трудом ворочался язык ее хозяина. Он рассказывал мне всяческие басни о трех днях, которые он провел в Этампе. Видно, здешние испытания тяжким грузом легли ему на душу и заслонили все события прежней его жизни. О войне же и о недавних грозах, прогремевших над миром, ему нечего было сказать.

Ежели император и в самом деле был где-то под Фонтенбло, мы вполне могли столкнуться на дороге с его кавалерийским дозором; однако же дорога оказалась пустынна, и перед рассветом, не повстречав ни души, мы благополучно въехали в Лонжюмо. Мы подняли с постели хозяина кабачка, и он, зевая во весь рот, стал уверять, будто мы едем прямиком навстречу собственной гибели, но мы задали корму нашей серой, наглотались премерзкого коньяку и снова пустились в путь. Небо на востоке постепенно светлело, и я все прислушивался, не загремят ли впереди артиллерийские залпы. Но Париж безмолвствовал. Мы миновали Со и подъехали наконец к предместью Монруж и к городской заставе. Ворота стояли настежь, застава была покинута: часового и таможенника и след простыл.

— Где вам угодно сойти, мсье? — осведомился мой кучер и, напрягши память, прибавил, что где-то в мансарде на улице Монпарнас у него есть жена и двое обожаемых малюток и до стойла его кобылы оттуда рукой подать. Я расплатился и, сойдя на пустынный тротуар, проводил его взглядом. Из дверей за моей спиною выскочил мальчонка и с разбегу налетел на меня. Я схватил его за шиворот и строго спросил, что приключилось с Парижем.

— Не знаю, — отвечал малыш. — А мама наряжается, она меня поведет глядеть парад. Tenez![68]

Он показал пальцем в конец длинной улицы. Оттуда надвигалась колонна пруссаков в синих мундирах — она маршировала через весь Париж, чтобы занять позиции на Орлеанской дороге.

Вот и ответ на мой вопрос. Париж сдался! И я вступил в него с юга как раз вовремя, чтобы увидеть, коли того пожелаю, как с севера вступает в столицу Франции его величество император Александр. Вскорости я смешался с толпою, которая двигалась к мостам, а потом рассыпалась по всему пути следования Александра, от Барьер де Пантен до Елисейских полей, где и должен был состояться грандиозный парад. Я тоже направился туда по набережной и часов около десяти очутился на площади Согласия, но тут престранная сценка заставила меня остановиться.

Посреди площади собралось десятка два молодых людей, судя по одежде и повадке — молодых аристократов. У каждого шея была повязана белым шарфом, а на шляпе красовалась белая кокарда Бурбонов; тощий белобрысый юнец, по-видимому, их предводитель, вытащил из кармана какую-то бумагу и громовым голосом, совершенно неожиданным при его хлипком сложении, начал читать:

«При существующих обстоятельствах Парижу предоставлена честь приблизить зарю всеобщего мира! Его присоединение ожидается с тем огромным интересом, какой вполне естественно вызывает столь великая цель…»

И так далее. Позднее мне удалось добыть листок с воззванием князя Шварценберга, и я тот же час узнал это суконное красноречие.

«Парижане! У вас перед глазами пример Бордо!»

Что и говорить, пример весьма наглядный! Белобрысый юнец закончил чтение кличем «Vive le Roi!»,[69] и вся шайка, точно статисты по подсказке суфлера, подхватила этот клич. Толпа глядела равнодушно; кое-кто отошел подальше, а седовласый всадник с военной выправкой в полной форме полковника Национальной гвардии (то был герцог де Шуазель-Праслен, я его сразу узнал) осадил коня и сурово и укоризненно сказал что-то этим буйным молодчикам. Двое или трое из них только пренебрежительно пощелкали пальцами и с вызовом, хотя и не без смущения, повторили: «Vive le Roi!» Однако весь этот спектакль не имел никакого успеха: слишком холодны были зрители. Но тут прискакали еще десятка полтора молодцов голубой крови и постарались хоть немного оживить представление: среди них были Луи де Шатобриан, брат мсье Талейрана, Аршамбо де Перигор, известный подлец маркиз де Мобрей и… да-да, конечно, мой кузен, виконт де Сент-Ив!

Непристойность его появления здесь, его бесстыдная, беззастенчивая наглость обрушились на меня, как удар. Даже в толпе незнакомых людей я залился краскою стыда и едва не бросился бежать. Лучше бы я и вправду убежал! Только случайно он меня не заметил, когда проскакал на чистокровном скакуне, гарцуя и рисуясь, точно оперный тенор, нарумяненный и по обыкновению вызывающе надменный, будто похвалялся своей низостью. На кончике его хлыста красовался белый кружевной платочек, и уже одно это могло взбесить кого угодно. Но когда он поворотил своего жеребца, я увидал, что он по примеру declasse[70] Мобрея украсил хвост коня крестом Почетного легиона. Тут уж я стиснул зубы и решил не отступать.

— Vive le Roi! Vivent les Bourbons![71] A has le sabot corse![72] — кричали они.