Сент-Ив. Принц Отто

На нем была шляпа чуть набекрень, с очень высокой тульей и узкими изогнутыми полями. Густые кудри выбивались из-под нее, точно у ярмарочного шута, и выглядело это просто неприлично. Он щеголял в просторном бобриковом пальто с капюшоном, какие носят ночные сторожа, зато подбито оно было дорогим мехом и слегка распахнуто, чтобы все видели сорочку тончайшего полотна, пестрый жилет и усыпанные драгоценными камнями часовую цепочку и брелок. Нога была обута — хоть сейчас на выставку. Поскольку самые разные люди, которых никак нельзя было заподозрить в сговоре, отмечали наше сходство, я, разумеется, не могу полностью его отрицать. Но, должен признаться, сам я его не заметил. Бесспорно, иные сочли бы, что кузен мой красив — красою картинной, пышной, в которой главную роль играла осанка, выразительный профиль и вызывающая манера держаться; легко представить, как эдакий франт, разодетый в пух и прах, красуется на трибунах во время скачек или с важным видом прогуливается по Пиккадилли и пожирает взглядом всякую проходящую мимо женщину, а все разносчики угля в восхищении пялят на него глаза. Сейчас лицо его, помимо воли, выдавало его чувства. Он был мертвенно-бледен, губы его кривила улыбка, вернее, злобный оскал, в котором явственно сквозила такая жгучая ненависть, что я был потрясен, но вместе с тем невольно собрал все мужество для предстоящей схватки. Он смерил меня взглядом, затем снял шляпу и отвесил поклон.

— Мой кузен, я полагаю? — сказал он.

— Имею честь состоять в сем лестном родстве, — отвечал я.

— Напротив, это мне весьма лестно, — возразил он, и голос его задрожал.

— Сколько я понимаю, мне следует принять вас со всем радушием, — сказал я.

— Вот как? — удивился он. — Эта скромная обитель спокон веку была моим домом. И вы напрасно утруждаете себя обязанностями хозяина. Право же, роль эта куда более к лицу мне. И, кстати, я не могу отказать себе в удовольствии сделать вам комплимент. Для меня приятная неожиданность видеть вас в платье джентльмена и убедиться, — при этом он глянул на рассыпанные по полу ассигнации, — что ваши нужды уже столь щедро удовлетворены.

Я поклонился ему, и улыбка моя, должно быть, дышала не меньшей ненавистью.

— Нуждающихся в нашем мире такое множество, — сказал я. — Благотворителю приходится делать выбор. И вот один облагодетельствован, а другому, который ничуть не богаче, а быть может, даже весь в долгу, как в шелку, приходится уйти ни с чем.

— Злоба — очаровательное свойство, — сказал он.

— И зависть, вероятно, тоже? — был мой ответ.

Виконт, по всей видимости, почувствовал, что в этом поединке ему не удастся взять надо мною верх; возможно, он даже испугался, что потеряет власть над собой, хотя с самого начала разговора изо всех сил держал себя в узде. Во всяком случае, при последних моих словах он резко отворотился от меня и с оскорбительным высокомерием спросил поверенного:

— С каких это пор вы позволяете себе распоряжаться в этом доме, мистер Роумен?

— Не возьму в толк, о чем вы говорите, — возразил Роумен. — Никаких распоряжений я не отдавал, по крайности таких, которые не входили бы в круг моих обязанностей.

— Тогда по чьему же приказу меня не впускают в комнату дяди? — вопросил мой кузен.

— По приказу доктора, сэр, — отвечал Роумен. — И я полагаю, даже вы согласитесь, что у него есть на это право.

— Поосторожней, мистер законник! — воскликнул Ален. — Не забывайтесь. Ваше положение отнюдь не так прочно, как вам кажется, милейший. Я нисколько не удивлюсь, ежели за нынешние ваши труды вам откажут от места, и в следующий раз я увижу вас где-нибудь у дверей трактира и швырну вам милостыню, чтоб вам было на что залатать ваши рваные локти. Так это доктор распорядился закрыть предо мною двери? Нет, меня не проведешь! Нынче вечером вы занимались с графом делами, и сей бедствующий молодой человек тоже получил аудиенцию, во время которой, как я рад заметить, самолюбие не помешало ему позаботиться о своей выгоде. Хотел бы я знать, чего ради вы понапрасну пытаетесь увильнуть от прямого ответа?

— Ну что ж, не стану отпираться, — сказал мистер Роумен, — или, как вам угодно было выразиться, увиливать. Приказание это исходит от самого графа. Он не желает вас видеть.

— И в этом я должен поверить на слово Дэниелу Роумену? — спросил Ален.

— За отсутствием свидетелей, внушающих вам большее доверие, — сказал Роумен.

От этих слов по лицу моего кузена прошла судорога, и я отчетливо слышал, как он заскрипел зубами, но заговорил он, к моему удивлению, почти добродушно: