Сентябри Шираза

Исаак ловит себя на том, что молится — читает ту молитву, что в детстве перед сном. Ашкивэну Адонай Элоэйну ле-шалом, ве-аамидэну Малькэну ле-хаим. — «Дай нам с миром отойти ко сну, и назавтра подними нас для жизни». У-фрос алейну суккат шаломэха, ва-такнэну ба-эца това ми-лефанэха, ве-о-шиэну лемаан Шемэха. «И раскинь над нами шатер мира Своего, и направь нас Своим добрым советом, и спаси нас ради Имени Своего»[5]. В конце Исаак шепчет «Аминь», его удивляет: всего несколько фраз, самые простые слова, дают успокоение, пусть даже на те несколько секунд, что он читает молитву.

После того как по его подсчетам прошло минут сорок пять, ровное шуршание колес по асфальту сменяется громыханием. Исаак замечает, что с третьей передачи водитель перешел на вторую, а теперь, когда машина медленно поползла в гору, включил первую.

Наконец фургон останавливается. Исаак слышит, как открывают дверь, как люди выходят. Дверца отъезжает в сторону, кто-то хватает его за правую руку.

— Следуй за мной, — приказывают Исааку.

Он вылезает из фургона. Свежий, прохладный воздух, легкий ветер доносит запах тополей. Исаак и сопровождающий делают несколько шагов и останавливаются. Раздается лязг — открывается металлическая дверь.

— Осторожно, — предупреждает голос. — Здесь ступенька.

Чьи-то руки развязывают платок. Исаак открывает глаза и видит перед собой человека в черной маске грабителя.

— Я — брат Мохсен, — говорит сопровождающий. — Следуй за мной.

* * *

Исаак идет за Мохсеном по длинному, узкому коридору. Несколько человек, тоже в масках, ходят туда-сюда, носят папки. Мохсен ведет Исаака вниз по лестнице в подвал — это бетонное помещение, окон тут нет, а воздух спертый, тяжелый от пота — его надышали те, кто был здесь до него. В центре комнаты — стол. У стола — два стула, один напротив другого, Исааку предлагают сесть. Мохсен садится первым, раскрывает папку.

— Итак, брат Амин, чем ты занимаешься?

— Я геммолог и ювелир.

Мохсен осторожно разглаживает левой рукой лист бумаги.

— Согласно нашим данным, ты бывал в Израиле, и часто. Так?

— Да.

— С какой целью?

— Видите ли, господин…

— Пожалуйста, зови меня «брат», — прерывает его Мохсен.

К этому труднее всего привыкнуть, к этим «братьям», «сестрам», «отцам», «матерям». Эти революционеры, как и все прочие революционеры, решили объединить граждан в одну большую семью. Одно время для «братьев», сбившихся с пути истинного, ставили гильотины, потом изобрели ГУЛАГИ… Кто знает, что ждет его здесь?

— В Израиле у меня родные… брат. Но разве законом запрещается ездить туда?

— Брат, ты знаком с Моссадом?[6]

— Да, брат. Доводилось читать о такой организации. — Исаак потирает липкой от пота рукой лоб. Пот стекает по груди, пояснице, скапливается под мышками. У него кружится голова, его тошнит, рвота подкатывает к горлу, но отступает, оставляя мерзкий привкус непереваренной чечевицы. — Брат Мохсен, в чем дело? Меня в чем-то обвиняют?

В прорези маски видно, что Мохсен прищуривается — в уголках глаз заметны небольшие морщинки.

— Вижу, ты хочешь перейти сразу к делу.

Он захлопывает папку, кладет дюжие руки на стол; указательный палец на правой руке ампутирован по сустав. Подходит к двери, открывает ее и, высунув голову в коридор, кричит:

— Хосейн-ага, будь добр, принеси-ка мне чаю.

Возвращаясь к Исааку, Мохсен бормочет:

— Голова просто раскалывается…

Эта откровенность успокаивает Исаака.

— Послушайте, брат, — начинает он. — Я никак не связан с правительством ни этой страны, ни какой-либо другой. Я деловой человек, который — так уж вышло — родился евреем, только и всего.

Мохсен снова садится.

— Все не так просто. Придется провести расследование.

В дверь еле слышно стучат. В комнату входит тщедушный человек, тоже в маске, в руках у него потускневший медный поднос, на нем стаканчик чаю и пирамидка из кубиков сахара. Он передвигается осторожно, чуть не на цыпочках — боится помешать дознанию, — ставит поднос прямо перед Мохсеном. До Исаака через стол долетает пряный аромат; он не может оторвать глаз от дымящейся оранжевой жидкости в стаканчике. Сразу видно, что чай только что заварили, а стаканчик… точно такие же у него дома, и не только у него, а у всех, их называют камарбарик — «тонкая талия» — с изгибом в середине — ни дать ни взять женская фигура. Они с Фарназ купили такие во время первого путешествия в Исфахан, двадцать пять с лишним лет назад, вскоре после свадьбы. В тот вечер, когда откололся кусочек от первого стакана, Фарназ стояла у раковины, подставив руки под струю воды. Он сидел за кухонным столом и все видел.

— Только не это! — вскрикнула жена. — Только не это!

Когда же Исаак — он не придал случившемуся значения — заметил, что расстраиваться не стоит, они купят другие стаканы, ему показалось, что Фарназ всхлипнула, но, может быть, он и ошибся. Что касается Фарназ, он ни в чем не уверен.

Мохсен отправляет в рот кубик сахара, берет стаканчик и пьет, не снимая маски.