Сентябри Шираза

— А я и не сплю. Прихожу рано утром, ухожу поздно вечером, ночью молюсь, чтобы железные двери не подвели. Вот и получается, что я раб своих ценностей. К тому же я вечно опасаюсь, как бы в один прекрасный день власти не конфисковали все подчистую. И воспрепятствовать этому я не смогу.

— Потрясающий кувшин! Сколько ему лет? — Она показывает на кувшин в форме тыквы-горлянки, по горлышку которого змеятся стихи из Корана.

— Его датируют где-то между 1200 и 1215 годами — незадолго до монгольского нашествия.

Она рассматривает сапфировые полосы по белой керамике, трещины веков, паучьей сетью оплетающие ручку кувшина.

— У моего мужа есть монгольский меч с ручкой, инкрустированной золотыми листьями, один из любимых в его коллекции.

— Что слышно о вашем муже? Джавад сказал, что его посадили.

— Я до сих пор ничего не знаю.

— Иншалла — на все воля Аллаха, ваш муж выйдет из тюрьмы целым и невредимым.

— Иншалла. Кстати, я к вам по делу. Джавад сказал, что вы отложите для меня миниатюру — на случай, если придется подтвердить покупку. Раз к нам уже приходили с обыском. Не исключено, они следят за каждым моим шагом.

— Ох, Джавад, Джавад… Раздает мой антиквариат как халву! Подождите, сейчас принесу.

Он уходит в глубь лавки, где в водянистом свете раннего утра плавают пылинки. Она наблюдает за их танцем, за беспорядочным движением вверх, представляет, как пылинки оседают куда попало.

Антиквар показывается из-за занавески с листом бумаги, кладет его на прилавок. Это миниатюра, изображающая сцену во дворце: один сын шаха убивает другого на глазах многочисленных визирей и придворных. Тона на миниатюре переливчатые, красные, синие, зеленые с золотыми вкраплениями.

— Это страница из книги?

— Да. Из «Шахнаме» — «Книги царей» Фирдоуси[45]. С десятого века, с тех пор как Фирдоуси написал поэму, она разошлась во множестве вариантов. Этот создан в шестнадцатом веке для шаха Тахмаспа[46]. Изначально в ней было почти триста миниатюр лучших художников того времени: Султана Мухаммада, Мирзы Али, Абдольсамада…

— Мой сын в школе играл в театральном кружке — они ставили сценки из «Шахнаме», — она вспоминает, как Парвиз учил поэму и порой даже отвечал ей цитатами, чем немало смешил ее.

— Теперь «Шахнаме» в школе не преподают. И все же ее надо читать, чтобы понять, какой великой была наша нация.

Фарназ оглядывается. Женщина, разглядывающая фарфор, косится на них.

— Осторожнее, — шепчет Фарназ. — Не ровен час, кто услышит.

— Вы правы, — он понижает голос. — Но, знаете ли, Амин-ханом, меня довели до того, что порой кричать хочется.

Фарназ кивает. На нее временами тоже накатывает гнев, но она понимает: нельзя давать себе воли, хотя иногда сдержаться не удается, притом в самый неподходящий момент.

— Расскажите еще о миниатюре, — говорит она. — Почему эту страницу вырвали?

— История довольно печальная. В 1962-м книгу купил американский коллекционер, этот тип ничтоже сумняшеся разорвал книгу и распродавал страницы по одной. Некоторые миниатюры попали в нью-йоркский музей, другие разошлись по частным коллекциям.

Фарназ смотрит на осиротелую страницу, чьи товарки разбрелись по всему свету, одну приютил музей, другую запер в застекленном шкафчике европейский или американский коллекционер, изредка достающий ее и разглядывающий в полумраке кабинета с гордостью собственника — чем не колонизатор девятнадцатого века, награбивший восточные древности.

— Есть ли надежда когда-нибудь собрать книгу воедино?

— Едва ли. Многие миниатюры в руках американцев пришли в негодность. Что до остальных — как знать, все возможно.

Миниатюра — тонкие, четкие линии, золото и багрянец одеяний придворных, густая синь мозаичного пола, на нем убитый сын шаха, рядом с ним щит и меч — напоминает ей о прежней жизни, она рада, что будет обладать ею, пусть и недолго. Она спрячет миниатюру в шкаф между рубашками, галстуками и прочими вещами Исаака.

— Я смотрю, она вам понравилась, — говорит антиквар.

— Да, очень.

Антиквар уходит в глубину лавки, наливает стаканчик чаю. Фарназ замечает, что женщина ушла.

— Может, выпьете чаю, Амин-ханом?

— Нет, спасибо. Мне пора.

— Хорошо. Только обещайте, что вернете миниатюру прежде, чем покинете страну, — говорит он. — Однажды и вы уедете — я знаю.

— Конечно, верну! Но с чего вы взяли, что я уеду?

— Хотите, назовите это чутьем. Я называю это статистикой.

— Возможно, вы правы. В любом случае спасибо вам. Вы очень щедры — разрешаете держать у себя такую вещь.

Он стоит в глубине магазина, солнце светит ему в лицо, вокруг плавают пылинки.

— Какая там щедрость, — говорит он. — Просто я устал. Одной ценностью в лавке меньше — одной заботой меньше. К тому же я уверен, моя миниатюра — в хороших руках.

— Спасибо.

* * *

Дома ее уже дожидается мать Исаака.

— Афшин-ханом, как поживаете? Все ли в порядке?

— Фарназ, доченька, что тебе сказать? Хаким болен. Врачи говорят, ему осталось жить всего несколько месяцев. — Она промокает глаза скомканной салфеткой.

— Почки?