Сентиментальный убийца

Дядя Петя выпил еще, удовлетворенно крякнул и, еще больше поправившись, посмотрел на мир новыми глазами. И эти новые его глаза наконец-то удосужились увидеть Геннадия Ивановича.

— В-в-в-в… хто это? — пробормотал Петр Федорович и нервно сел на пол. — Беляк, что ли?

Пока Геннадий Иванович не успел обидеться на «беляка» (а под этим широким понятием дядя Петя разумел не оскорбительное для каждого истинного коммуниста исторически сложившееся прозвище представителя белой гвардии, и даже не зайца в зимний период времени, а просто-напросто белую горячку), я проговорила:

— А это так надо. Слушай, дядь Петь, а в последнее время с тобой не происходило ничего странного? Ну, никто к тебе не приходил… ничего не предлагал?

— Приходил, — с трудом выбулькнул протирающий задом пол сосед. — На днях. Зеленый черт приходил.

Тут уж я не выдержала: нервы сдали, и я истерически захохотала, а через несколько секунд ко мне присоединился Геннадий Иванович…

* * *

Никогда не забуду глаз тети Милы в тот момент, когда мы с Турунтаевым вошли в нашу квартиру звонить Блюменталю и приводить себя в порядок.

По всей видимости, она первоначально просто не узнала нас. Ну еще бы… все перемазанные в засохшей крови, от которой мой изящный костюм принял просто чудовищный вид, в бинтах, сквозь которые проступили бурые пятна, измученные, помятые, бледные… и я с перевязанной, как у Щорса, головой, с задубевшим от моей собственной кровушки рукавом и под красным знаменем рейтинга Геннадия Ивановича Турунтаева.

…Ну прямо, как в песне: «кто под красным знаменем раненый идет? Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве…»

— Это я, Женя, тетушка, — выговорила я. — Мы тут немножко пошалили…

— Как это — пошалили? — после минутного онемения вопросила та. — И кто это с тобой?

— Вот ты не узнала. А Олимпиада Кирилловна точно узнала бы. Это же кандидат в губернаторы… мой новый клиент.

И тут тетя Мила признала Турунтаева: все-таки видела в предвыборных роликах по телевизору.

— Геннадий Иванович?!

— Да, я, — коротко ответил тот. — Мне нужно срочно позвонить.

— Да, конечно, — засуетилась тетя Мила, которая, кстати, никогда не отличалась прокоммунистическими взглядами. — Вот телефон… звоните, пожалуйста.

Геннадий Иванович тут же набрал номер Блюменталя. Я же, пошарив рукой по боку, удостоверилась, что благополучно забыла сумку у дяди Пети.

— Сейчас я приду… одну минуту, Геннадий Иваныч.

Я вышла из квартиры и направилась к двери Петра Федоровича. Хотела позвонить, потом вспомнила, что звонок по обыкновению не работает, и подняла было левую, здоровую, руку, чтобы постучать…

Но тут увидела, что дверь прикрыта неплотно: вероятно, дядя Петя, который провожал нас с Турунтаевым до порога, не нашел в себе сил и гражданского мужества, чтобы захлопнуть ее как следует.

Я вошла в пропахшую перегаром прихожую, затворила дверь и едва ли не с порога увидела дядю Петю. Он лежал прямо на полу, на коврике, который отчаянно драл в этот момент когтями кот, и испускал апокалиптический храп, от которого передохли бы все тараканы, если бы они уже не вымерли от атмосферы, не способной поддерживать жизнь в этих стенах.

Впрочем, дядя Петя мне и не нужен. Мне бы только сумочку забрать.

Я бесшумно вошла в комнату — и остолбенела.

У окна стояла старуха и смотрела в окно.

Для тех, кто не понял, напомню, что старуха вообще-то была парализованной и стоять на ногах никак не могла.

Да и слух у нее, как я поняла, был очень тонкий, потому что она тут же резко обернулась и глянула на меня глазами, не прикрытыми очками.

Молодыми, зоркими, пронизывающими глазами.

А в руках эта милая дама держала мой «узи».

— Ну заходите, Женя, раз уж пожаловали без приглашения, — проговорила «старуха» — или кто она там есть, боже мой! — и, заведя руку за спину, положила пистолет-автомат на подоконник.

У «родственницы» дяди Пети оказался очень приятный, звучный голос, который походил на еще недавно воспроизводимое той же самой носоглоткой старческое кудахтанье примерно так же, как вокальные данные Монтсеррат Кабалье соответствуют придушенному писку звезды российской эстрады Тани Овсиенко.

И это был несомненно мужской голос.

— Кто… вы? — запнувшись, спросила я.

— Какое это имеет значение?

— Но… тогда к чему весь этот маскарад?

— Неважно. А как вы вошли? Неужели этот пьяный болван забыл закрыть дверь, а я — не меньший болван — не проверил?

— Вот именно. — Я несколько опомнилась от первоначального изумления, присела на диван. — Значит, это вы спасли нам жизнь там… в доме напротив?

Человек снял седой парик, отклеил мутную косметическую пленку, какими не раз пользовалась и я для кардинального изменения своих черт, а потом одним движением мокрого полотенца смыл грим.

У него оказалось правильное молодое лицо с красивыми породистыми чертами — быть может, даже слишком красивыми и правильными для мужчины. Лично я предпочитала более мужественный и грубый тип мужской внешности.