Серая шинель

— Да бес его знает! По-немецки мы никто ни слова. Да он все равно бы не признался. А на лбу не написано. Может, и не фашист!

Они, немцы, Сережа, в общем-то, толковые люди. Ведь из немцев же вышли Карл Маркс, Энгельс, Гете, Гейне, Шиллер. Да мало ли великих! И никак не пойму, почему такой умный народ дал себя оболванить кучке проходимцев, политических жуликов, настоящих разбойников с большой дороги. Ведь кто они — эти Гитлер, Геринг, Геббельс, Гиммлер?

— Одно «г», — неожиданно замечаю я.

— Вот именно: одно «г», — смеется Журавлев. — Так вот, все они выходцы, как говорят по-научному, из мелкобуржуазных слоев, а проще — из лавочников, кабатчиков, из тех, кто всю жизнь стремится любой ценой разбогатеть, «выбиться в люди». Хоть по трупам, но к власти, богатству. Они, Сережа, люди своего класса, своих убеждений и добиваются своего именно любой ценой. Даже ценой десятков миллионов человеческих жизней. В том числе и немецких, конечно.

— Иван Николаевич.

— Что, Сережа?

— А ведь я опоздал.

— Куда?

— В бой. Проснулся, когда вы уже дрались с немцами в траншее. Команды-то вашей я не слышал.

— Ее и не было. Когда Тятькин дал очередь из автомата, мы вскочили и — вон из землянки в траншею. А ты, значит, не слышал этой очереди?

— Нет, Иван Николаевич.

— Ничего, привыкнешь к этому и ты. Понимаешь, Сережа, у бывалых фронтовиков вырабатывается такая привычка: слышать выстрел. Даже самый отдаленный, даже во сне. Понимаешь, такой человек, натянув шапку на уши, а без шапок многие спать уже не могут, не проснется даже от рева мотора в двух шагах от себя, но сразу же вскочит, услышав всего один-единственный выстрел. Скоро такая привычка выработается и у тебя. Ну, дежурь, скоро сменят.

Едва успеваю, придя в землянку, согреться и задремать, как меня будят. У нас в отделении гости. Сразу трое: командир роты старший лейтенант Кикнадзе, его заместитель по политической части лейтенант Иванов и Полина.

Иванов принес свежие газеты и приказал разбудить всех, чтобы прочитать сводку Совинформбюро. Старший лейтенант, взяв с собой Журавлева, ушел в траншею. Полина сидит рядом с Ипатовым, украдкой от замполита гладя его черную от грязи и копоти руку.

Мы не умывались со времени прихода сюда, и теперь все действительно похожи на пещерных людей.

— Кочерин!

Я вздрагиваю, открываю глаза.

— Чего спишь?

— Не сплю, товарищ лейтенант…

— А то я не вижу. Ну-ка, отвечай, что сказал товарищ Сталин о бдительности в своем приказе номер…

Я не помню этого какого-то праздничного приказа, говорю, что на ум взбредет, лишь бы имело хотя бы отдаленное отношение к бдительности.

Кажется, угодил. Теперь Иванов требует то же самое от Вдовина.

Иван Степанович боится начальников вообще, а тут замполит буравит его маленькими колючими глазками, и он молчит, смешно перебирая потрескавшимися от мороза губами. Силится что-то сказать и не может.

— Кто у вас в отделении агитатор, Кочерин?

— Ефрейтор Тятькин, товарищ лейтенант.

— Кто из вас Тятькин?

— Он на посту, в траншее.

— Вот что, Кочерин, придет агитатор, передашь ему приказание: провести с этим красноармейцем беседу о бдительности. Ясно?

— Товарищ лейтенант, — подает голос Ипатов, — а вы бы сходили в траншею и сами сказали это агитатору Тятькину.

— А тебя кто спрашивает? — Иванов быстро обернулся к Петьке, сжав в кулаке дивизионку. — Как твоя фамилия?

— Красноармеец Ипатов.

— А-а, тот, что машины бьет, ущерб оборонной мощи Родины наносит. Заговоришь, Ипатов, когда тебя спросят, а то…

— Что «а то…», товарищ лейтенант? На передовую пошлете? Так ведь дальше некуда.

— Я еще с тобой поговорю, студент, — полушепотом говорит Иванов и распрямляет газету. — Сейчас я вам прочитаю еще одну статью. Вот она. Называется: «Учись маскироваться зимой».

— Товарищ лейтенант, — вступается за нас Полина. — У них кончился хлеб, остались одни сухари. И нет воды.

— Снег под боком. Бери сколько хочешь. И не перебивай меня. Все. Кончай базар. Слушать всем.

В темном овале лаза появляется улыбающееся белозубое лицо Кикнадзе, и мы, к великому огорчению Иванова, не успеваем узнать, как нужно маскироваться зимой.

— Молодцы, второе отделение, — говорит ротный, пробираясь ближе к огню. — Хорошего пленного взяли. Много ценных сведений дал. Кто у вас отличился, Журавлев?

— Пленного взял красноармеец Галямов, а фашиста в рукопашной один на один уничтожил ефрейтор Тятькин.

— Видал, комиссар, какие у нас герои? Молодцы, джигиты! Командир полка приказал особо отличившихся представить к наградам. Запиши, комиссар, как все было, и утром представление отошлем в штаб полка.

— Не могу согласиться с вами, — пряча в карман газету говорит Иванов.

— Это почему? — Кикнадзе удивленно глядит на своего заместителя. — Разве они не джигиты, а, комиссар?

— Они плохо знают вопросы бдительности. И с дисциплинкой в отделении того…

— Может, они не все знают теоретически, — смахнув с лица улыбку, жестко говорит Кикнадзе, — но сами они люди бдительные. Думаю, не надо тебя в этом убеждать. Врагов было больше, чем людей у Журавлева, но победили их Журавлев и его бойцы. Вот так!