Сердца и камни

Лехт, однако, не оправдал надежд Янеса и его шефа. Мало того — Лехт убедился, что есть только один путь к спасению от Янеса, коменданта лагеря, от всей этой жестокой машины, которая уносила тысячи человеческих жизней, — побег.

Конечно, и до этого Лехт думал о побеге. Но раньше эта мысль пугала его — на виду у всех заключенных избивали до смерти дерзких смельчаков, пытавшихся уйти из лагеря. И все-таки Лехт твердо решил, что надо бежать, как будто не было ни охраны, ни пулеметов, ни злых собак, ни еще более злых, чем овчарки, капо.

С юношеских лет Лехт любил на досуге заниматься математическими вычислениями. Так и в лагере, отправляясь с очередной партией на торфяные болота, он подсчитывал количество людей конвоируемых и количество часовых, делил эти цифры, сопоставлял их, приходил к выводу, что пятьдесят безоружных, даже совершенно ослабевших людей могли бы справиться с двумя вооруженными конвоирами. И хоть он никому не говорил об этих своих математических расчетах, но у него все время зрела мысль об организованном побеге. Он поделился мыслью со своим соседом по четвертому блоку. Это был молодой парень Юрий Каск.

Юрий вырос в эстонской деревне, был медлителен и недоверчив. Он выслушал Лехта, долго молчал, потом тихо сказал:

— Для массового побега нужна хорошая организация. Ее нужно создать. Но на это потребуется время. А каждый день уносит все новые и новые жизни. Кто знает, может быть, нас с тобой постигнет та же участь еще до того, как мы устроим побег.

Он указал на очередные жертвы, которые лежали в нижнем ярусе барака.

Лехт предложил бежать вдвоем.

Легко сказать — бежать. Побег надо подготовить, продумать, учесть все мельчайшие детали. В случае провала их ждет неминуемая смерть. Комендант лагеря объявил: каждый, кто попытается бежать, будет повешен вниз головой.

И каждый день на лагерном плацу совершались жестокие экзекуции над «беглыми».

Бараки были ограждены тремя линиями колючей проволоки. Часовые, немецкие овчарки, яркие прожекторы, бдительные капо, шпионаж — все это помогало фашистам держать в повиновении тысячи людей.

К тому же люди были настолько истощены, что вряд ли кто-нибудь из заключенных мог пройти десятки километров по лесным тропам без запасов воды и пищи. Ведь на всех дорогах стояли патрули, и человек в лагерном полосатом костюме мгновенно был бы схвачен. Стало быть, бежать надо в какую-нибудь глубинную деревню, где можно переодеться, выждать день-два и снова бежать.

Юрий предложил Лехту пробраться в деревню Вилья, где жил его дядя. В детстве он жил у него вместе с матерью. Надо было пройти почти сто шестьдесят километров. Смогут ли они? Хватит ли у них сил?

Юрий надеялся, что в деревне Вилья их примут, приютят, переоденут, а может быть, и свяжут с партизанами. Деревня эта расположена вдали от дорог, на лесной опушке, а дядя Юрия принадлежал к сельскому активу. Если он жив — они найдут в нем верного человека.

Лехт верил людям. Он видел в них прежде всего самое лучшее, сердечное и доброе. Правда, Юрий говорил ему, что это дурная черта, но Лехт с этим не соглашался. Если не верить людям, зачем же жить среди них? Может быть, это осталось еще от детской игры: «Что ты сделал для людей?»

Еще до войны Лехт, любивший всяческие фантастические проекты, предложил своим друзьям создать общество под девизом: «Что ты сделал для людей?» Конечно, хорошо бы такое общество создать и в лагере, но для этого надо убрать часовых. Убрать? Каким образом?

Лагерные часовые отличались жестокостью. И если кто-то из них не избивал плетью падавших от истощения узников, не упражнялся в стрельбе по живым мишеням, то его уже считали «добрым и сердечным».

Во всяком случае, таким представлялся Лехту часовой, которого называли Стариком. Он угрюмо стоял в стороне, когда узники добывали торф, сжимал свой автомат и был поглощен своими думами. Юрий узнал от кого-то, что семья Старика живет в маленьком городке в Руре, а Лехт сразу сделал далеко идущие выводы — в Руре живут трудовые люди, стало быть, и наш часовой случайно попал в эсэсовцы. Лехт только ждал удобного момента для «душевного разговора» с ним. Однажды Лехт даже улыбнулся ему, когда тот проходил мимо торфяного штабеля. Но Старик не обратил внимания на эту улыбку. А вскоре Старика вообще перевели на другой конец участка.

Приближалась холодная осень. Надо было принимать какое-то решение. А у них вместо «сердечного», с точки зрения Лехта, часового теперь был новый — его все называли Волчьим Зубом. Лехт понимал, что, прежде чем назначить часовым, в нем длительное время истребляли все человеческое. Волчий Зуб испытывал истинное наслаждение при виде страданий людей. С садистским упоением ходил он от барака к бараку, от блока к блоку и подсчитывал жертвы минувшей ночи.

Утром мертвых выносили к широкому рву, а Волчий Зуб сопровождал эту печальную процессию бравурной музыкой — он никогда не расставался с губной гармошкой.

Установить контакт с Вольчим Зубом не было никакой возможности, и Лехт отказался от этой мысли.