Сердца живых

Жюльен помог товарищу приладить на спине скатанное полотнище, которое теперь почти не гнулось. Они тронулись в путь. Жюльен шел впереди, таща оба вещевых мешка, ранцы и винтовки. Время от времени он останавливался и поджидал Каранто: тот шел с трудом, из его груди вырывалось прерывистое хриплое дыхание. Через несколько минут Дюбуа вдруг услышал позади себя шум. Он оглянулся. Каранто выпустил из рук тяжелый брезент, присел на корточки и привалился спиной к дереву; лицо у него налилось кровью.

— Господи, больше не могу, — простонал он. — Не могу.

Он поднял глаза. Вид у него был совсем больной.

— Франсис, ты должен малость подкрепиться.

Жюльен заставил товарища съесть немного хлеба и шоколада, выпить кружку сильно подслащенного вина. Туман слегка побелел, и солдаты поняли, что вокруг них облака. Оба молчали, но всякий раз, когда взгляды их встречались, Жюльен чувствовал: Каранто жалеет, что отважился идти в горы без проводника.

До полудня они продолжали подниматься в гору. Шли медленно и часто останавливались, потому что Каранто тяжело дышал. Теперь брезент нес Жюльен, но он нес также свой ранец и вещевой мешок. Хотя Франсис тащил только собственное снаряжение и винтовки, он шел согнувшись в три погибели. И, останавливаясь, всякий раз повторял:

— Господи, сам себя не узнаю. Должно быть, я и впрямь болен, коли так раскис. — А один раз он прибавил: — Ты, верно, проклинаешь меня за то, что я втянул тебя в эту историю.

— Да будет тебе, — прервал его Жюльен. — Кстати, ни во что ты меня не втягивал, я по своей охоте пошел.

Их одежда вымокла насквозь. А дождь все лил, монотонный, частый; время от времени на них обрушивались порывы ветра, крупные капли били по лицу, потом ветер устремлялся дальше вниз, по склону горы, к безднам, которые скрывались за густой завесой тумана.

— Хоть бы солнце показалось, можно было бы по крайней мере понять, где мы. Сколько идем, а я ни разу не заметил ни малейших признаков человека. Да уж, цивилизованным краем здешние места не назовешь! — сказал Каранто.

— Это как раз то, что нам нужно, — заметил Жюльен. — Ведь если б тут за каждым деревом попадался турист, ты бы первый завопил, что твой приятель оказал нам медвежью услугу.

Жюльен пытался шутить, но чувствовал, что ничто не может развеселить Каранто. Они только грустно поглядывали друг на друга, опять взваливали поклажу на спину и шли дальше. Ноги скользили по глинистой почве и по мокрым камням, проваливались в ямы, скрытые ковром из опавших листьев. Поздним утром солдаты целый час с трудом продирались сквозь густые заросли — колючий кустарник достигал им порой до плеч. Жюльен стал терять терпение. От усталости у него ныла спина и одеревенели икры. Шею свело, а пальцы, судорожно впивавшиеся в края брезента, болели. Ему хотелось выругаться, чтобы хоть немного облегчить душу, но он заставлял себя молчать, так как видел, что силы товарища иссякают.

— Черт побери, мы, видно, заблудились, — то и дело повторял Каранто, — нам отсюда вовеки не выбраться. Здесь и подохнем. Уверен, что так и случится. Должно быть, мы проглядели эту проклятую дорогу, прошли мимо нее ночью, не заметив.

— Не говори столько, тебе трудно дышать.

И они шли дальше, мокрые от пота и дождя. Вскоре Жюльену стало казаться, что он постепенно становится бесчувственным автоматом. Он упрямо двигался вперед, но все его тело мучительно ныло: дергающая боль в руках, в ногах, в спине то слегка затихала, то вновь усиливалась и в конце концов превратилась в почти нестерпимую муку, которая при каждом движении становилась все острее. Время от времени он, не оборачиваясь, повторял:

— Знаешь, это прекрасная тренировка. Особенно для тебя, да и для всякого, кто играет в регби.

Но Каранто уже не отвечал ему. Он даже больше не бранился, и до Жюльена доносилось только его натужное дыхание, хриплое, как у старого астматика.

Наконец в полдень, когда они решили сделать привал, чтобы поесть, глазам их вдруг предстала дорога, которая, казалось, горизонтально шла по склону горы, Жюльен сбросил брезент на землю, и Каранто без сил опустился на свернутое полотнище. Усевшись, он положил на землю винтовки и повел плечами, чтобы освободиться от ремней ранца. Солдаты оглядели друг друга Оба они были перемазаны с головы до ног. Покрыты грязью и прилипшими к одежде и обуви опавшими листьями. Каранто жалко улыбнулся:

— Хороши, ничего не скажешь! Крестьяне при встрече всадят в нас заряд дроби, как в бродяг.

— Ну, крестьян-то пока еще нет.

Лицо у Каранто опять вытянулось. Он горько усмехнулся и сказал:

— Ты прав. Я просто болван. Увидел дорогу и решил, что мы у цели. Как он сказал? «Будете идти по этой дороге часа три». Мы с тобой уже так выдохлись, что если доберемся к ночи, то сможем сказать: нам здорово повезло.

44

Им пришлось остановиться задолго до наступления ночи. Оки шли по дороге, повторявшей капризы горного рельефа: она то отлого спускалась, то ныряла вниз, то карабкалась вверх. А небо по-прежнему было затянуто облаками, день кончился, спустились сумерки, и казалось, будто к густому туману подмешали сажи.