Сердца живых

дней простояла сухая морозная погода, с севера дул сильный ветер, яростно хлеставший по склону горы. Глядя в просветы между высокими деревьями, Жюльен старался определить, в какой точке горизонта расположен Кастр. Там жила Сильвия. Она раньше, чем он, вдыхала ветер, который сейчас больно стегал его по лицу. Однако сквозь фиолетовую дымку, которую даже северный ветер не мог оторвать от земли, Жюльен различал только синеватые контуры города, нередко сливавшиеся с горизонтом.

Каранто чувствовал себя лучше. Его крепкий организм упорно боролся с болезнью. Температура у него упала, и он уже силился улыбнуться. На пятый день он ненадолго встал с постели и даже вызвался почистить картофель. Старик был счастлив.

— Видишь, хоть я и не лекарь, а любого из них за пояс заткну, — говорил он.

По вечерам они уютно сидели перед очагом, где весело потрескивали поленья. Северный ветер бился о дверь и стонал, цепляясь за железную кровлю, но в лачуге было тепло. Дровосек наотрез отказывался спать в своей постели, и Жюльен был убежден, что старик радуется, как ребенок, возможности укладываться на ночь вместе с ним на соломе, наваленной в дровянике. Там из-за щелей в стенах было особенно слышно, как беснуется ветер. Холод ощущался гораздо сильнее, но они натягивали на себя козьи шкуры и глубже зарывались в солому. А уже через минуту согревались собственным теплом так, будто спали под мягкими пуховиками.

Однажды утром за дровами приехал фермер. Жюльен помог нагрузить подводу, потом вернулся в лачугу, чтобы прочесть газеты, которые Бандорелли привез вместе с хлебом и картофелем. Каранто успел уже пробежать глазами наиболее важные новости. Он сообщил, что Петен предоставил всю полноту власти Лавалю.

— Ничего не скажешь, докатились, — проворчал старик. — Я не раз слыхал, что этот Лаваль прохвост и скотина.

— Испанцы, видно, боятся, как бы американцы не высадились на их территории, — продолжал Каранто. — Они призвали в армию семьсот тысяч человек.

— Ну а о нашей армии ничего не пишут? — спросил Жюльен.

— Нет. Тут пишут о немцах, о том, что они ввели у себя продовольственные карточки. Пишут также, что после оккупации свободной зоны меры пассивной обороны усилены. Но самое удивительное то, что демаркационная линия по-прежнему существует.

Жюльен, не перестававший думать о женихе Сильвии, почувствовал облегчение при этом известии.

Старик засыпал их вопросами. Он никак не мог взять в толк, почему французская армия остается в казармах, а вокруг стоят немцы.

— Да эта война и на войну-то не похожа, — повторял он. — Вы правильно сделали, что смылись. Вся их затея гроша ломаного не стоит. Помяните мое слово, скоро все к чертовой матери полетит.

В воскресенье тридцатого ноября пастушок с фермы принес газету. Она была свежая, вышла накануне. Через всю первую полосу шел заголовок: «ДЕМОБИЛИЗАЦИЯ АРМИИ ПЕРЕМИРИЯ». Дюбуа и Каранто несколько мгновений молча смотрели друг на друга, а потом стали внимательно читать: «Меры по демобилизации французской армии, изложенные канцлером Гитлером в письме на имя главы государства маршала Петена, меры, осуществление которых началось минувшей ночью, не вызвали никаких инцидентов».

Франсис усмехнулся.

— Знаешь, о чем я думаю? — спросил он.

— О том, как вернуться домой.

— Это само собой. Но больше всего я думаю об этом сухопаром болване лейтенанте, который разглагольствовал у нас на посту. Черт побери, что-то они не больно упоминают в своей газетенке о почетном бое!

Они стали обсуждать, что же делать дальше. Теперь им казалось уже немного смешным, что они прячутся тут с винтовками без патронов, в то время как их товарищи, быть может, уже разъехались по домам.

— И все-таки не очень приятно, должно быть, сдавать оружие бошам, даже не попытавшись им воспользоваться, — медленно сказал Каранто.

— Как ты думаешь, в других частях многие поступили, как мы?

— Да, кстати, тут опубликована небольшая заметка, в ней говорится, что в Тулоне моряки пытались потопить несколько военных кораблей. Впрочем, эта продажная газетенка не очень-то распространяется на такие темы. Хорошо бы кого-нибудь расспросить.

Толком они ничего не знали. Фермер боялся преследований и взял с них слово, что они ни в коем случае не станут приходить к нему в дом. К тому же Каранто был еще слишком слаб, и нельзя было думать о том, чтобы тронуться в путь. Им приходилось оставаться тут, вдали от людей, не получая почти никаких известий, им предстояло и дальше жить на этой горе, в этом лесу, где гулял ветер, в лесу, который стеной стоял вокруг них. Каранто все время говорил о том, что приказ о демобилизации армии был отдан Гитлером. Он утверждал, что французы ни в коем случае с этим не примирятся. По его мнению, что-то должно было произойти, а потому лучше уж находиться в горах, чем в городе, оккупированном неприятелем.

47