Сердце Анубиса

Я погрузился в ее рот своим сверкающим языком и встретил ее язык – трепещущий, как отторженный хвост ящерицы. Две горячих змеи сплетались, чтобы силой страсти создать то, что человек создает силой разума – морской узел. Я взял ее ладони своими руками и развел их в стороны. Морская звезда, выброшенная на берег прибоем. Символ, древний, как мир. Летели сверху и падали на нас искры с небес, шипели и трещали в лужице пота на моей пояснице. Член стоял, как дурак на паперти. Я умирал от невыносимого желания исторгнуть из себя жемчуг. Но я замер. И желание перестало быть невыносимым. Организм орал внутри меня что-то на языке динозавров. Или даже просто орал. Дурниной. Когда дрожь Лисы спряталась, я снова начал двигаться, и Лиса снова начала дрожать. И снова я остановился. Лиса начала кусать мой язык. На третий раз я не выдержал. И Лиса, выгибая спину бесконечной лисьей своей, стальной, вибрирующей дугой, задрожала так, что я на какой-то миг потерял зрение. В черном, горячем и пульсирующем пространстве я увидел рушащиеся стены древнего Кинополиса, взлетающие тени крылатых собак, созвездия с собачьими именами и вылетающий из меня жемчуг. Дрожь Грустной Лисы сделала меня могущественным и вечным. Я вбирал в себя эту дрожь, как вампир. Я впитывал ее, как губка. Потом Лиса освободила ладони, обняла меня и застыла. Дыхание спринтеров превратилось в дыхание стайеров. И долго-долго еще проходила по нашим телам затихающая волна.

– Он выскочил. Такой нехороший. – сказал Лиса.

– Он погулять. Он вернется. – сказал я.

Организм внутри меня изучил, наконец, по-быстренькому, русский язык и завозмущался. Я, это, жрать хочу, сказал он. Подождешь, сказал я. А долго ждать, спросил организм. Долго, сказал я. Идите вы на хуй, сказал организм, или ты сейчас жрешь или у тебя сейчас не встанет. Пять минут можешь подождать, спросил я. Пять, спросил организм, пять могу. А что будем жрать, поинтересовался организм. Бутерброды с колбасой, сказал я. А молочка, спросил организм. И молочка, сказал я. А водку в меня сейчас не пихай, добавил организм. Хорошо, сказал я, не буду. Организм благодарно и с настороженностью врубил все свои секундомеры.

– Давай лопать, – сказал я Лисе.

– Устал? – спросила она, ощутив на моей спине влагу. Она шлепнула меня по пояснице.

– Ага. И есть хочу. Давай лопать?

– Давай, давай. Там у меня, кстати, в сумке – шоколадка. Большая такая. Подарили.

– И какой же это сукин сын дарит шоколадки моей Грустной Лисе? – спросил я.

Вместо ответа она чмокнула меня.

– Будешь ревновать – уйду. Дурак.

– Дурак, – согласился я.

Я встал и пошел к вешалке за сумкой. Снял ее и принес Лисе. Потом пошел на «кухню», нарезал хлеб, колбасу, открыл пакет с молоком и притащил это все на тумбочку. Лиса все это время смотрела на меня. Потом засмеялась.

– Он у тебя болтается, когда ты идешь. А вам он ходить не мешает?

– Кому это нам? Полубогам?

– Мужикам. Не мешает?

– Ходить – нет. Вот сидеть иногда мешает. Попадет там куда-нибудь в складку или встанет не вовремя.

– И часто он так – не вовремя?

– Да каждый день!

– Иди ко мне…

– Да я и так здесь.

– Нет. Иди ко мне. Мне без тебя холодно.

И я залез под одеяло, встреченный руками, ногами, губами и всем остальным. Организм завопил уже совсем неприлично. Он призывал на помощь все инфекции мира. Все полиции нравов. Всех моих собутыльников. Он матерился на всех языках мира, включая динозаврский. И он победил.

…Мы пили молоко по очереди. Лиса взяла свою подушку и подсунула ее мне под спину.

– Тебе неудобно. И облился весь. – Она слизала с моего живота капли молока. Потом обняла меня и затихла, водя по моей груди своим великолепным серебристым ногтем. Рыжие волосы рассыпались вокруг солнечным пятном.

– У тебя шрам под пупком. Длинный такой. Это что?

– Это грыжа. Бывшая, в смысле.

– Надорвался?

– Нет, обычная пупочная грыжа. У многих бывает. Иногда так и живут с ней, не зная. Я тоже не знал. На медкомиссии обнаружилась.

– А вот еще шрам. Маленький.

– Это я не помню. В детстве, наверное.

Она поцеловала шрамик и попросила: –Напиши мне письмо, Одинокий Ветер.