Сердце дикарки

– Илья, но я совсем не хочу… Илья, ты же… мы же с тобой… – Маргитка растерянно прижала ладони к щекам. – Ты же сказал – поедешь со мной в Бессарабию… Ты не думай, я не извергиня какая-нибудь, мы подождем, пока Дашка встанет, даже на свадьбу ее останемся, а потом… Илья, не молчи! Илья, не пугай меня! Илья, скажи мне…

– Прости меня, девочка.

Беззвучно ахнув, Маргитка села на пол у ног Ильи. Он не поднимал глаз. Помолчав с минуту, глухо сказал:

– Помнишь, ты меня все спрашивала, почему моя Настька такая? Борозды эти на лице у нее откуда? Я тебе скажу. Это не я сделал. Я бы себе руки отрубил, если б я. Знаешь, какой Настька была? Такой красоты свет не родил. Лучше всех была, светилась… А борозды… Это она меня спасала. Собой закрыла, понимаешь? Если бы не Настька тогда, я бы уже семнадцать лет в могиле лежал. Ни одна цыганка бы так не сделала, ни одна таборная! Варька не сделала бы, а она… Я ведь дурак был, молодой был, с ума сходил по ней. В табор ее притащил, думал – обвыкнется, будем жить, как другие… А она жила и мучилась. Почему не ушла – сам не пойму до сих пор. Дети… А потом еще и Дашка…

– Что Дашка?

– Дашка ведь ей не дочь.

– Ты рехнулся? – завопила Маргитка. – Она ведь на нее похожа!

– Ничего не похожа. Ты посмотри получше: Настькины – манеры только, а все остальное – мое и той… Была одна гаджи у меня… что теперь говорить. И тогда Настька не ушла. Не знаю почему. Здесь, в Москве, она и с детьми не пропала бы. А сейчас уже что? Сейчас куда мне от нее?

– Илья…

– Молчи. Я не могу. Я от Настьки никуда не пойду. Если только сама выгонит, а я – нет… Не могу. И дети, и старый я уже, и она…

Маргитка вскочила, кинулась к нему, молча, с размаху ударила кулаком в лицо. Илья не почувствовал боли: в ее руке совсем не было силы. Повалившись на пол, Маргитка вцепилась в свои волосы, завыла сквозь стиснутые зубы:

– Сво-о-олочь… Что ж ты… что ж ты молчал, а?! Что ж ты раньше-то молчал? Да еще врал мне, скотина-а-а…

– Раньше я сам не знал, девочка… Прости меня….

– У-у-у, проклятый… – Маргитка сжимала голову руками, по ее лицу, искаженному, с налипшими волосами, бежали слезы. – Чтоб ты подох… Чтоб ты, сволочь, сквозь землю провалился… Чтоб ты в аду сгорел… Как же я жить буду? Как жить? Без тебя – как?!

– Девочка! – Илья вскочил, рывком поднял ее с пола, прижал к себе, и она прильнула к нему, содрогаясь от рыданий. Страшно хотелось завыть и самому, но Илья боялся, что тогда Маргитка точно сойдет с ума, и только шептал, неловко стискивая в руках ее худенькие плечи:

– Девочка… Маленькая… Звездочка моя, цветочек мой… Ну, прости меня… Я тебя люблю… Я тебя так люблю, что лучше бы мне на свет не родиться, лучше бы мне не видеть тебя никогда… Я без тебя… я не знаю как… я… Девочка! – Он сжал в ладонях ее залитое слезами лицо. – Одно слово скажи – брошу все! Все брошу! Клянусь! Поедем куда хочешь!

Маргитка оттолкнула его с такой силой, что Илья чуть не упал. Спиной, не отводя взгляда, начала отступать от него. Уже у двери она повернулась и, коротко всхлипнув, кинулась вон. Илья бросился было следом, но дверь захлопнулась, чуть не ударив его по лицу. С проклятием он сел на пол, сжал голову дрожащими руками. Было тихо. Дождь стучал по крыше. Из угла ехидно смотрел Спас.

Не разбирая дороги, Маргитка неслась по темным сеням, по лестнице, по верхнему этажу. Она вихрем промчалась мимо спускающейся по ступенькам Насти, рванула на себя дверь и вбежала в комнату, где под стареньким лоскутным одеялом лежала Дашка. Маленькое окно было завешено, и в комнате стоял зеленоватый полумрак. Остро пах остывающий травяной отвар в кружке на столе. В углу, свернувшись клубком, дремала кошка, у двери стояло пустое ведро. Дашка, казалось, спала, и Маргитка невольно задержала дыхание, стараясь не плакать. Это удавалось плохо, и она, зажав рот ладонью, на цыпочках пошла к кровати. Рассохшиеся половицы предательски заскрипели, Дашка шевельнулась. Маргитка застыла.

– Пхэнори… – одними губами позвала она, но Дашка услышала, протянула руку, и Маргитка чуть не разревелась снова, увидев эту прозрачную, страшно похудевшую руку с синими жилками на запястье.

– Маргитка… ты?

– Можно, я подойду?

– Ты заразишься… – начала было Дашка, но Маргитка метнулась к постели, опустилась на колени, схватила тонкую руку.

– Ну, как ты? Как ты, пхэнори?

Дашка не ответила. Маргитка снова начала всхлипывать.

– Пхэнори, ты не помирай только… Не надо, ради бога… Это же из-за меня… Из-за меня все, слышишь? Отец твой не виноват, он не хотел, это я сама сделала, все – сама! Дашка, если ты помрешь, я тоже себя жизни решу! В тот же час на нож брошусь, слышишь? Дашка-а-а-а…

– Маргитка, не надо. Слышишь – не надо, – вдруг отчетливо произнесла Дашка. И рыдания тут же оборвались.

– Не буду, пхэнори… Не буду, миленькая… – с готовностью зашептала Маргитка, суетливо вытирая обоими кулаками распухший нос.

Дашка пошарила руками по одеялу, попыталась приподняться, охнула.

– Ты лежи, пожалуйста, тебе нельзя… – пробормотала Маргитка.

Дашка повернулась к ней, нашла ее руку.