Сердце дикарки

Они наконец поднесли лестницу к дому, и от жара стало трудно дышать. Нижний этаж горел вовсю, и, хотя в окна бесперебойно летела вода из наполняющихся по цепочке ведер, было очевидно: огня не остановить. Верхние комнаты были полны дыма, клубами поднимающегося к черному небу. Илья по примеру остальных обмотал голову рубахой, и вдвоем с Кузьмой они принялись прилаживать лестницу к верхнему окну, где двое парней умудрились все-таки втянуть пианино одним краем на подоконник. Задыхаясь от жары, Илья начал подниматься по лестнице.

– Зря стараемся, Илья Григорьич… – просипели сверху, и по голосу Илья узнал сына Митро. – Этот гроб с музыкой все равно по лестнице не спустить…

– Кинем так, – сказал второй, и Илья чуть не свалился с лестницы.

– Гришка, ты здесь откуда?!

– Вот, мебеля спасаем, – солидно донеслось из-под рубашки. – Ну, морэ, кидаем, что ли?

– Кидаем, не то. Илья Григорьич, дядя Кузьма, вы бы в сторонку…

Илья спрыгнул вниз, сбросил лестницу, увлек за собой Кузьму. Через минуту сверху грохнулось пианино и благополучно развалилось на четыре части. Яшка и Гришка, не дожидаясь, пока Илья снова прислонит лестницу, спрыгнули следом.

– Вот незадача-то… – Гришка, размотав рубашку, расстроенно разглядывал пианино. – Такой струмент ценный угрохали… Может, починить можно будет?

– Починят, ничего, – отозвался Яшка, волоча прочь от дома уцелевшую часть с клавишами. – Прошлым разом тож в окно его кидали, и Семка-печник собирал потом. Четыре штафирки лишние остались, а играло же потом целый сезон!

– Отойдите-ка от дома, чаворалэ,[36] – велел Кузьма. – Все равно уже спасать нечего.

Он был прав: основное здание сильно горело. Из окон повыскакивали последние спасатели имущества, которое кое-как было свалено в кучу у забора. От поднимающегося к небу дыма не было видно звезд. Полуодетые девицы сгрудились вокруг мадам Данаи, которая озабоченно, по головам, пересчитывала их:

– Лушка… Матрена… Нюрка… А где Агриппина? Агаша, у тебя господин писарь с Садовой были? Где они?

– Убежавши, как дымом потянуло, не беспокойтеся…

Клиентов не осталось никого: к цыганам подошел только раздобывший где-то штаны Петька Конаков. Девица по-прежнему цеплялась за его плечо, взахлеб причитала, и, приглядевшись, Илья убедился, что она вдребезги пьяна.

– Ох, и спаситель вы мой несказанный, Петр Егорыч… Ох, и сколь же мине свечей за ваше здравие втыкати-и…

– Да замолчи ты, курва, – смущенно сказал Петька, сбрасывая девицу на грудь мадам Данаи. – Даная Тихоновна, сколь разов просить – не давайте вы Феньке ликера ананасного! Она после этого ни на что не годная! Сядет на постелю, расквасится и давай вспоминать, как в деревне лук на зорьке сажала…

– Не лук, а ле-е-ен, спаситель… – уже засыпая, поправила Фенька.

– Да хоть пальму ранжирейную! – Петька нервно осмотрелся по сторонам. – Чавалэ,[37] моей Симки нету здесь?

– А вон несется, – ехидно сообщил Кузьма, вглядываясь в темную улицу.

Оттуда и в самом деле слышались крики и топот: на место пожара бежали цыганки.

– Мать честная и все угодники… – Петька кинулся в переулок, успев крикнуть напоследок: – Эй, не было меня тут!

– Не было, не было! – захохотал Кузьма.

Илья стоял рядом и смотрел на горящий дом. Рыжие блики прыгали на чумазых лицах собравшихся. Яшка у забора умывался из ведра. Рядом разглядывал прогоревшую в нескольких местах рубаху Гришка. Несколько человек еще носились вокруг дома, оттаскивая выброшенное из окон добро. С задымленного неба смотрела луна. Илья не моргая глядел на белый диск. И вздрогнул от истошного вопля за спиной:

– Господи праведный! Анютка! Анька в дому осталась!

Кричала мадам Даная. Тут же вокруг нее сгрудилась толпа закопченного, мокрого, перепачканного народа, посыпались вопросы:

– Какая Анютка? Ваша? Племяшка?

– Как это она? Где?

– Почему не выскочила?

– Может, и нету ее там?

– Да как же нету, как же нету, люди добрые?! – Мадам Даная заливалась слезами на груди Якова Васильича, рвалась из его рук, порываясь бежать к пылающему дому. – Она же там осталась, наверху, на чердаке! Спит, поди. Ее же пушкой не подымешь! Господи, православные! Да сделайте что-нибудь, помогите, вытащите!

– Уж не вытащишь, Даная… – тихо сказал Яков Васильич.

Мадам Даная посмотрела на него, на охваченный огнем дом, зажала рот руками и, хрипло завыв, сползла на землю. Столпившиеся вокруг люди подавленно молчали. Толстая Матрена начала всхлипывать. Илья, не отрывая глаз, смотрел на огненный столб, в который превратился дом. И не заметил, как его Гришка вдруг вырвал из рук Кузьмы ведро воды, вылил его на себя, натянул на голову мокрую чуйку и, перекрестившись, кинулся к дому. Дружный вздох взлетел над толпой. Илья обернулся, успел увидеть, как Гришка приставляет к стене брошенную Кузьмой лестницу и быстро, как кошка, карабкается по ней.

– Чаво![38] Стой! Кому говорю, стой! Выдеру! – закричал Илья, бросаясь вслед, но было поздно: Гришка уже исчез в горящем окне. Илья кинулся было следом, но сразу несколько рук схватило за локти:

– Стой, морэ! Не поможешь! Оба пропадете!