Сердце крысы

И тогда весь мир узнает…

Вот я всё копаюсь и копаюсь в психологии, но такой вот, не всем нравящийся углубленный интерес к психической жизни – вовсе не самоцель. Мне просто хотелось бы кое-что прояснить в себе, и – раз это есть почти в каждом, мыслящем хотя бы раз в неделю, существе, по возможности, в других, схожих со мною, существах. Предмет моих исследований – негативные состояния духовной жизни: страх, тревога, досада, злость, ревность…

Ибо они и есть решающая сила, толкающая нас на подлость, возбуждающая в нас зависть и ненависть.

Эти экстремальные состояния могли бы проявиться нравственно, в соответствии с божьей волей, но всегда это будет негативно по отношению к психическому.

Ведь психика принадлежит жизни, – она есть неотъемлемое свойство живущего здесь и сейчас, – а вовсе не запредельному, и потому всегда ловушка!

Бог требует от живого высшей нравственности, то есть полной свободы от причинной, социальной и природной зависимости. Свободный моральный выбор отсутствует в жизни, ибо он обусловлен социумом и природными особенностями индивида. Вся тотальность собственного «я» должна противостоять страху, но кто с этим справляется сам, без посторонней помощи?

Ошибки жизни всегда продуктивны, ибо они как раз и позволяют нам в полной мере ощутить свои внутренние границы.

Когда я думаю обо всем этом, я невольно оглядываюсь назад. Тогда мы, небольшая кучка вольнодумцев, сплотились вокруг Пасюка и разработали общий план действий.

Пасюку пришлось нелегко. У него была Рата, любимое существо, и это делало его уязвимым.

Первый шок он перенес после эксперимента над его трехдневными детьми.

12

Понедельник. Как я не люблю этот день, кто б знал! В этот день у нас всегда сонное царство. Я прихожу не к звонку, а попозже. Потому что как раз по понедельникам я навещаю виварий – проверяю очередную партию крыс, с которыми предстоит работать.

Прихожу к одиннадцати, у «нормальных людей», в соседней лаборатории – кофе-брейк.

Это у нормальных – но только не у нас!

У нас же сонное царство. Храпит в коридоре сторож, и его дикий храп никого не беспокоит – выноси из нашей секретной зоны всё, что тебе приглянулось, всё самое тяжелое, что только ты можешь вынести. Слова никто не скажет.

Посапывала Ирборша, заслонившись от света лампы Большой медицинской энциклопедией, ей снилась Нобелевская премия – так сладко она улыбалась во сне. За её установкой спал стоя, как лошадь, Милев. Уникум! И в этом деле – лучше всех, не к чему придраться.

При виде этой идиллии сонная истома свела и мои скулы. Стараясь никого не будить, я пробрался на своё место и случайно натолкнулся на авоську с апельсинами. Экзотические фрукты покатились по полу, и Милев сонно зажевал лошадиными челюстями – апельсины предназначались подопытным животным.

Так, так, так…

Пошел искать Майю, она – знаю где. Где ж ей ещё быть, как не в препараторской? Время готовить препараты, но и она бездельничает – дымит в форточку.

Я подошел к ней и спросил без затей, как и положено такому сложносочиненному субъекту, как я:

– Хватит плыть по течению! Давай хотя бы сегодня проявим силу воли и пойдем домой! Вместе.

– Привет, – ответила она, не оценив шутки, – а что ты опоздал? – спросила неловко пряча сигарету в рукав халата.

– На этом празднике жизни я всегда лишний, зачем спешить? А ты, труженица невидимого фронта, что полезного для общества сделала с утреца?

– Проверила количество окисленных липидов в миокарде.

– И что? Навалом?

– Ну да, близко к стрессу. Сердечная мышца перестала сокращаться из-за избытка кальция в ней.

– Почему ты не используешь ингибиторы? – подал голос Милев, заглядывая через моё плечо в препараторскую.

Доброе утро, страна! – расшаркался я, преграждая, однако, вход в препараторскую. – Доступ к телу ограничен. Данный вид связи – вне зоны покрытия.

– Хамло, как есть, – сказал Милев и широко зевнул. Окисление липидов не было ключевым звеном в этой цепочке, и шеф это показал достаточно убедительно. Но Милеву надо было показать, что он – выше этих результатов.

Он уже начал подсиживать шефа, и теперь об этом должны были узнать все.

В этот день мы работали на новорожденных крысятах. И Майя лично должна была проследить, как им будет введен ионол для блокады окисления липидов. И она сама – обалдеть! – вызвалась готовить пре-па-ра-ты!!!

Бедная Майя… Что дальше?

Я пристально наблюдал за ней. Руки её мелко тряслись, когда она опускала желудочки только что явившихся на свет сердец в раствор трипсина. Глаза её буквально выпрыгивали из орбит – так она старалась удержать в них избыток влаги. Левая нога выбивала дробь…

Мне её чуть было не стало жалко, но я проявил мужество и преодолел слабость.

– Ингибируем трипсин? – снова шпионил Милев. – Холодком, надо полагать?

– Ещё и сывороткой, и центрифугой. Что ещё? Код подъезда, где живет прима Большого театра, или перебьешься? – злился я, мне было не до него и надо было подстраховать Майю – того и гляди, грохнется в обморок.

– Ладно, ты сильно не в духе, – сказал Милев и ушел к себе.