Сердце любимой

Мы пошли к кабинету заведующего. Вера открыла дверь: не зажигая свет, подошла к к кожаному дивану.

– Да иди же сюда! Чего стоишь? Смотри, какая чертовщина.

Она пылко обвила руками мою шею, мощно потянула на себя, чтобы упали на диван. Не выдержав "натиска", я свалился на голое, с раздвинутыми ногами тело. Ее правая рука, мгновенно проникнув под пижамные штаны, схватила фэйс, жадно мастурбируя его. Ловким движением я опрокинулся на пол, встал и пошел к выходу.

– Ну и падла же ты! – зашипела Верка. – Завтра же, курвячий потрох, не будешь лазить со своей лахудрой по рощам! И спецключ у тебя, мразюка, отберут!..

* * *

Оказывается, Валенька жила недалеко от больницы, почти рядом. У нее как у больной с легким диагнозом тоже был вольный выход: главное, вовремя прийти в отделение к обеду или ужину.

Валенька была сегодня слегка веселая и даже пахла простенькими духами. Она предложила пойти в Кирилловскую церковь, но не с территории больницы, а с улицы.

Вот зигзагообразная лестница, "петербургские" фонари. В церкви тихо, светло, прохладно. На длинных стойках горят электрические лампы. Аннотированные таблички на ножках – как пюпитры. Некоторые мраморные плиты под ногами уныло вздыхают, вспоминая тех, кто здесь когда-то ходил, и одновременно отсчитывают время столетий. Возле крестообразных столбов – стулья. Мы с Валенькой всматриваемся, как бы вслушиваемся во фрески, словно разговариваем с дальними-далекими предками. Эти говорящие, живые стены, впитавшие в себя жизнь, чувства и мысли веков, удивляют, поражают, заставляют задуматься о настоящем, прошедшем, будущем. И наше благоговение они тоже слышат и неторопливо впитывают в святые поры своей твердой плоти – вот почему здесь такая целебная аура. Святые лики укоризненно смотрят со стен, словно спрашивают: не согрешил ли? Благоговейная тишина церкви и эти строгие, провидческие взгляды как бы очищают и мысли, и душу человеческую.

Я чувствовал: стоя перед иконами, мы духовно причащались, исповедовались, каялись.

Мы пришли к Валеньке. И, словно ждали этого всю жизнь, разделись друг перед другом.

Она дрожала, как от холода, чего-то очень страшась. Я взял ее на руки, положил на кровать – она дрожала пуще прежнего.

– Миленький, не делай мне больно – я очень боюсь. Я поцеловал ее молодые красивые ноги, пахнущие сексом, клитор и половые губы, и она, улыбаясь и страстно дыша, ласкала мою голову. Я целовал и ласкал Валеньку, как будто извиняясь за ложь всех тех, кто обманул ее. Нежно волшебствовал "чародеем", чувствуя, как сладко оргазмирует ее матка…

Через девять месяцев у нас с Валенькой родилась дочка – наша Светочка!

РИДНА МАТЫ МОЯ

Комнатка маленькая, уютно обставленная, и когда в нее проникает солнечный свет, в душе песенно мелодирует радость. Пичуги за окном перекликаются, как бы подпевая радости, листва, шелестя, аплодирует утренней песне. Здесь, на первом этаже, живут Надежда Николаевна и Танечка, мать с дочерью.

У белокурой Танюши, которая словно пришла к нам из сказки, отца нет. Таня помнит ужасные, гнетущие дни, когда отец приходил вдрызг пьяный и устраивал скандалы. Мать сидела неподвижно, боясь взглянуть на обезумевшего мужа; ей казалось, если она сейчас не будет его смиренно слушать, встанет и уйдет на кухню – он огреет ее чем попадя. Девочка цепенела от страха, все ее естество было парализовано. Но все же однажды гнев с жалостью хлынули наружу по-детски отчаянно: "Папочка, – упала она на колени, – не издевайся и не мучай маму!"