Сердце на палитре - Художник Зураб Церетели

После Серова академией шестнадцать лет управлял Николай Томский, талантливый скульптор. Его правление падает на времена Брежнева, период "застоя". Он стал первым президентом, Героем Социалистического Труда. При жизни вождя Томский пять раз(!) удостаивался звания лауреата Сталинской премии, начиная с 1941 года. Тогда отметили памятник Кирову в Ленинграде. От этой вехи прямая дорога привела к Ленину, памятникам вождю в Берлине и Ташкенте. В Москве установили его Гоголя и Кутузова, правительство утвердило проект памятника Победе в образе Красного знамени, осеняющего триумфаторов. Томский занимался проектом памятника в честь 50-летия Октябрьской революции на Манежной площади. Тогда в скульптурной мастерской постаревшего Николая Васильевича появился Зураб Церетели, запомнивший, что президент любил яблоки и угощал ими. (С яблоком в руке, угощая ими, садится Церетели в машину, чтобы ехать в президиум РАХ. Но темы, волновавшие Томского, не повлияли тогда на творческие пристрастия любителя яблок.)

Академия как флюгер улавливала ветры политических перемен. Во времена Горбачева, "плюрализма мнений", президентом избрали Бориса Угарова, профессора института имени Репина. И за ним значатся полотна, "раскрывающие суровый пафос революционных событий", вроде картины "За землю, за волю". Писал он на тему минувшей войны, блокады. Государственную премию получил за "Возрождение", картину о послевоенной жизни.

Со времен демократии, кабинет президента впервые занял график, Николай Пономарев, можно сказать, фигура далекая от высокой идейности. Ему в заслугу вменялось "поэтически окрашенное теплым, сердечным отношением восприятие природы и повседневной жизни простых людей, тонкость колорита". Государственную премию получил за темперу "На Дону".

И вдруг весной 1997 года в кресло, где сидели все эти фигуры, сел бывший студент Тбилисской академии художеств, чей диплом снял с защиты Владимир Серов, президент академии в 1962-1968 годах. Не удалось ему и его приверженцам отбить у Зураба страсть к ярким краскам, полыхающим цветам, утрированной натуре, где не оставалось места вождям и революционерам, передовикам производства и труженикам полей.

Как не похожи его картины и монументы на те, за которые удостоились высших наград президенты Академии художеств СССР, начиная с Александра Герасимова. Впервые в кабинет президента Академии вошел художник, не побывавший пред голосованием на Старой площади на собеседовании с секретарем ЦК по идеологии. Будь ЦК на прежнем месте, вряд ли бы прошел Церетели через это чистилище.

Как не похож открытый, пульсирующий энергией, дружелюбный Церетели на застегнутых на все пуговицы предшественников!

Сразу после избрания, он сказал агентству ИТАР-ТАСС, что академия должна пополниться талантливыми художниками разных поколений, а выставки академии пройдут не только Москве, но и в Париже. Пообещал к грядущему 240-летию издать трехтомник "Истории Российской академии художеств" и организовать выставку.

Но все это частности. Главное состояло в том, что и. о. президента задумал реформу, подобную той, что произошла в ее стенах в конце ХIХ века, когда в нее вошли лучшие "передвижники". Академию, как Россию, предстояло "перестроить". Иначе бы в ХХI век она не вошла.

За академией утвердилась недобрая слава цензора, надзирателя, воинствующего борца за принципы социалистического реализма. Она сыграла незавидную роль не только в 1948 году, но и в декабре 1962 года в Манеже. Тогда Хрущев разругал картины, не укладывавшиеся в его представление об искусстве. Все тот же Серов, президент Академии художеств СССР, когда все руководители вышли из зала, воскликнул: "Мы победили!" Подразумевая под этим триумфом, что после выволочки, устроенной главой партии Эрнсту Неизвестному, Борису Жутовскому, Элию Билютину, таким как они художниками придется и дальше оставаться в тени. То есть пребывать в рядах непризнанных, на обочине официального искусства, без заказов, выставок в престижных залах, монографий о творчестве, без трибун в художественных журналах, без творческих командировок по стране и поездок за границу.

За черту искусства выводился не только весь авангард второй половины ХХ века, но даже те картины, которые собрали Морозов и Щукин. Их коллекции после закрытия Музея нового западного искусства свезли в подвалы Музея изобразительных искусств и не показывали. Картины разделили судьбу запрещенных цензурой книг, заключенных в так называемые спецхраны.

- Кто был против Матисса и Сезанна? - Академия! Там были реакционно настроенные люди, прихлебалы разные, - так отвечала на вопрос о советской академии в дни недавнего юбилея директор Музея изобразительных искусств Ирина Антонова.