Сердце Отчизны

Там фронты направо, налево, позади, впереди, как сетка. В этой сетке направо, налево, позади, впереди – режут друг друга, жгут, калечат. Солнце больше не встает, сплошная ночь. Одни вбивают гвоздями в живой лоб красную звезду и терзают прикладами до смерти; другие жгут живым ноги, размалывают живые тела между жерновами. Звериное сумасшествие и оскал с кровавой пеной там, где была Россия.

Там жизнь умерла, там фантасмагория безумства. Здесь тоже жизнь умерла, – вышли из могил покойники, стучат вымершие слова, как кости в мешке, воняет тлением.

Россия сгинула в небесной тьме затмения жизни.

Надо иметь терпенье не человека, а истории, чтоб дождаться жуткой зари над пожарищами и землетрясениями.

Но у человека душа такая тонкая и хрупкая! Что в сравнении с нею хрусталь, одуванчик или снежинка?

Она хватается за тень, в воспоминаньях ищет опоры, из глубины своей дрожа поднимает милые образы, дорогие слова.

Россия наша, Россия! Ты, в ночи и страданьи, спаси нас собою! Ты, белый город любимый, приснись нам, спаси от безумия!

VI. Вещий сон[45]

Мне снился Арбат в жаркий майский полдень.

Раскаленный воздух застыл между рядами высоких домов. Будто бриллианты-чудовища горели в солнечном блеске стекол. Будто синяя пропасть, уходило в высь голубое небо. Издалека пряным дыханием пела сирень о весне.

Камни Арбата звенели, вывески сияли золотом. Гудели колокола, неслись стрелою красные трамваи, рычали автомобили, скакали лошади. Шли и шли люди, с пасхальными радостными взорами, и божественный смех ликовал над ними.

И щедрое солнце над Арбатом тоже пело, пело солнечный свой гимн:

– Радуйся, Россия, страна моя, любимая из стран! Восхожу, и вижу тебя; отхожу на покой, и все еще ты передо мною. Каждый колос твой взлелеян мною; каждая ягодка земляники подставляет мне свою душистую красную щечку. Радуйся, Россия, моя страна! Кончились твои страдания. Больше не будет ни тюрем, ни казней, ни гибели молодых, ни безумия старых, ни молчания рабов, ни горького скитанья по чужим городам. Вот желанная Свобода, долгожданная твоя невеста. Вот она, в улыбках и слезах счастья, в изобилии и богатстве, в бодром труде, в бесконечности праздников. Вот твоя Свобода, великий народ, – открой ей брачный чертог. Слышишь звон и перезвон колоколов? Радуйся, моя страдалица Москва! Радуйся, моя великомученица Россия!

Такой вещий сон снился мне еще в те дни, когда германские пушки гремели под Лувеном.[46]

VII. Безумие червонных лампад

На утренней заре послышался над Городом голос с небеси сидящего одесную.

– Не может сердце мое терпеть долее. Каждый день на утренней и вечерней заре пылают эти неугасимые червонные лампады, как жертвенный пламень, зажженный во славу мне. Каждый день горят на солнце эти бесчисленные купола и тихо рдеют в синие звездные ночи. Каждый день серебро безумных колоколов твердит мне, что Город поклоняется мне. Каждый день клубится фимиам длинных литургий; серафическое пение оглашает древние своды; нет того злата, алмазов и жемчуга, которого пожалели бы для меня.

– Но разве для этого приходил я к ним? Разве я не говорил, что достаточно двух слов на молитве? Разве я не проповедовал, чтобы молились в сердце своем?

– Что же Ты молчишь? Что же не раздается над головами безумцев благовест твоего заоблачного грома? Скажи им еще раз, что я – сын Твой возлюбленный, чтоб послушали меня.

Но небо молчало над безумием червонных лампад.

Тогда снова послышался голос Сидящего одесную:

– Напрасна была Голгофа и час смерти моей. Взгляни: сын человеческий, как встарь, стоит в рубище голодный и продрогший у стены, и напрасно протягивает костлявую руку. Стаи птиц летят к ночлегу, но сыну человеческому и ныне негде преклонить голову. Как во дни оны, так и теперь, пирует богач, а Лазарь тщетно молит о крохах хлеба и испускает дух свой у порога пресыщенного брата.

Голос умолк и снова в тоске заговорил:

– Ты думаешь, я забыл Голгофу? Забыл пригвождение на крест? Ты думаешь, я забыл, как молил Тебя в агонии своей: Боже мой, Боже мой! За что Ты меня оставил?.. Я умер, так и не услышав голоса Твоего. Так знай: в этом Городе я каждый день слышу мой вопль, вижу, как гибнут те, для кого я принял смерть раба.

Но небо молчало.

И снова послышался голос Сидящего одесную: