Сердце принцессы

– Валеска, я люблю тебя, – будто молитву негромко произнес Шкрэк.

– Раньше здесь так не было. Ветер не шипел так в тростнике. Будто змеи. Много змей, – Борбон поднял палку с острым концом, сожалея, что не одел сегодня брони из костяных пластин и не взял тяжелый топор. – Я захаживал сюда с воинством герцога Бербажа года три назад, но такого здесь не было. – Что молчишь, мой друг? – он тоже остановился у преградившего им дорогу бревна, повернулся к Шкрэку и увидел, как в его глазах щучьей чешуей сверкнул страх.

– Великий змей! – Шкрэк выхватил меч и отскочил с тропы.

– Мутные воды Мор! – Ямбульский замер – прыжках в десяти – пятнадцати, свившись кольцами, лежал уж истинно гигантских размеров. Оранжевые пятна у его головы казались осколками солнца, обжигающего ужасом до самого сердца.

– Бо, уходи! Я задержу его! Давай, Бо! Давай! Прыгай к ручью! Ты не должен погибнуть из-за меня!

– Сам убирайся, Шкрэк, – Борбон медленно поднял палку. Хмельную истому мигом унесло, будто ветром легкий туман. Во рту стало сухо. – Я неуклюжий, слишком медленный, чтобы удирать, но в бою – знаешь, кое-чего стою!

Змей сполз с камня и двинулся на лягушей, устрашая их длинным раздвоенным языком. Его быстрое тело казалось черной неумолимой струей смерти. Когда между ними осталось меньше прыжка, Ямбульский рванулся, целясь острием палки в ядовито-желтый глаз. Но уж был быстрее – отпрянул и изогнулся пружиной. Шмак-Кин прыгнул выше, ударил дважды мечом, только кожа огромного гада оказалась слишком прочной.

– Кво! – вскричал Ямбульский, снова устремляясь вперед – змей бросился навстречу, широко открыв пасть, извернулся и схватил лягуша.

– Борбон! О, Борбон! – Шкрэк яростно колол, бил в черное, извивающееся струей тело. Хлесткий удар хвоста отбросил его к бревну, но он поднялся, мигом прыгнул назад, сжимая крепче рукоять меча. Змей бился в камнях, силясь проглотить тучную, непослушную тушку Ямбульского, шипя или уже хрипя от злости и удушья. Борбон же, наполовину проглоченный, не думал сдаваться – схватившись за длинный язык, упираясь ногами, он старательно затыкал горло гада задом, набрав при этом побольше воздуха и раздувшись до размеров самой безобразной жабы. Иногда сдуваясь с трубным звуком через задний проход, брызгал вонючими осадками Тявтянского. С третьей попытки Шкрэк все же оседлал ужа, крепко охватил ногами его туловище, и вонзил клинок чуть дальше оранжевых грозных пятен. Кровь брызнула, потекла, такая яркая на черной блестящей коже. Великий змей вздрогнул, дернулся слабо и затих.

– Бо, ты жив? – Шкрэк Шмак-Кин сполз наземь рядом с растекавшейся лужицей. – Бо! Ямбульский, в хвост твою морду!

– Друг мой, – нога, торчавшая из приоткрытой пасти, вытянулась, – ты бы помог мне, что ли.

Шкрэк вскочил, схватился за челюсть мертвого гада, и скоро оттуда выкатился Борбон, круглый, как пузырь, с выпученными безумными глазами.

– От этого Великого змея воняет хуже, чем от кучи жабьего дерьма! А, маркиз?

– Верно, – Ямбульский поморщился, прикрывая лапой ноздри. – Вонючий червяк! Сортир ползучий! Мы убили тебя!

– Великого змея великие лягуши!

– Гоп! – они одновременно шлепнули друг друга в животы.

– Ке-ке-ке! – уронив меч, Шмак-Кин согнулся от смеха. – Я вырву ему язык!

– А я отрежу хвост и сделаю шапочку!

– Я люблю тебя, Бо!

Солнце почти скрылось за горизонтом, когда они достигли жилища отшельника.

Старый Кваакум, опираясь на камышовую трость, с удивлением смотрел на странных гостей, появившихся вдруг под аркой из низко склонившихся лилий. Похоже, путники были дворянами из Мокро или южной Бреды, славной оружием и украшениями. У одного на шее был повязан змеиный язык, служивший, видимо, амулетом; голову другого, тучного и чуть неуклюжего, покрывала черная блестящая шапочка из кончика хвоста ужа. Это настораживало. Но более странным было другое… Как прошли они сюда, если единственный проход к его владениям охранял сам Великий змей? Охранял уже который год! И сюда никто не заглядывал со времен Черепашьей войны, да и он сам не имел возможности выбраться из этой глуши. Кто бы они ни были, на сердце старого Кваакума стало сладко, как случалось лишь в молодости весной – ведь это были настоящие лягуши, с которыми можно хотя бы поговорить, узнать, что творится за лесом и во всем королевстве.

– Достопочтенный Кваакум! – Борбон остановился у тростникового частокола и улыбнулся.

– А?

– Не узнаете? – он снял с головы ужиную шапочку и приветливо помахал ей.

– Маркиз? – отшельник протер глаза и утвердился: – Маркиз Ямбульский! – отбросив трость, он прыгнул и растянулся у ног гостя, как лепешка из тины.

– Ну, что вы, мудрейший Кваак, – наклонившись, Борбон протянул ему лапку, – Вставайте! К чему этот дворцовый этикет?! Между старыми друзьями-то?!

– Извиняюсь, маркиз, ножка подвернулась, – он встал, поддерживаемый Шмак-Кином. – Идемте, в дом мой идемте! Мой прекрасный камышовый дворец! Вяленые стрекозы и эль на спелой болотице…