"Сердце Шивы" (СИ)

- В своём горе Шива стал отшельником и удалился на гору Кайлас, не желая больше видеть никого. Но бесконечен круговорот сансары. Сати воплотилась вновь – в теле прекрасной Парвати. Парвати всегда любила Шиву и знала, что суждена ему, но чтобы преодолеть его отчаянье и вырвать из аскезы, ей пришлось пройти настоящее подвижничество, следуя за любимым. Её самоотверженность тронула Шиву, он обратил к ней свой лик и ответил на её любовь. Они зажили вместе на горе Кайлас, проводя время в философских рассуждениях и предаваясь любви.

Анна почувствовала, что против воли краснеет.

- Что с вами, миссис Штольман? Вам нехорошо?

Она с усилием улыбнулась:

- Вы были правы, профессор. Эта страна мне куда ближе, чем кажется. Я просто узнала в вашем рассказе свою историю.

- Ваши родители были против вашего выбора?

- Совершенно. Образ жизни и занятия Якова Платоновича всегда казались им предосудительными.

Молодой учёный с удивлением взглянул на неё:

- И вы пошли путём духовного подвижничества, чтобы быть с ним рядом?

- Ну, можно и так сказать, наверное.

- О, да! – сказал он восхищённо, поднимая красивые дугообразные брови. – Я вижу в вас черты прекрасной и нежной Парвати – богини любви и созидания.

Многие восхищались талантами Анны, её удивительным даром. Но редко кто с такой непосредственностью отмечал её красоту. Это было лестно!

- А что было дальше с Шивой и Парвати?

Стивенс улыбнулся какой-то горькой и таинственной улыбкой:

- Боюсь, что вы ещё не созрели до этого знания. Оно придёт к вам в свой черед, а пока… Наслаждайтесь счастьем в зените красоты и молодости.

Почему-то это прозвучало зловеще. И Анна поняла, что не хочет слышать продолжения. На глаза против воли навернулись слёзы.

- Вам плохо, миссис Штольман?

- Нет. Просто я подумала, что понимаю бедняжку Сати.

Внезапно она вновь ощутила на себе обжигающий взгляд. Ох, только не это!

- Кажется, мне пора!

- Что такое? – встревожился профессор.

- Ничего особенного. Просто Шива гневается.

Она повернула коня и поехала назад, готовая принять на свою голову все громы и молнии, какие на неё соизволят обрушить. Хорошо всё же, что по темпераменту он не так необуздан, как индийский бог. И не танцует.

И у него не четыре руки.

И кожа не синяя.

Против воли она прыснула. И тут же услышала язвительный голос:

- Вас что-то развеселило, Анна Викторовна?

- Да, Яков Платонович. Вы!

Сейчас его раздражение и ревность почему-то совсем не пугали.

Чеканное лицо. Горящие глаза. Желваки на щеках катает.

Господи, как же он красив!

И как она его любит!

========== Вместе ==========

Из сна их вырвали какие-то пугающие звуки: протяжный вой на высоких нотах, порой становившийся невыносимо пронзительным. Штольман спросонок схватился за револьвер, лежавший под подушкой, и слетел с походной кровати, путаясь в москитной сетке.

- Что? – спросила перепуганная Анна, хватая его за руку.

Он сделал ей знак оставаться на месте, а сам осторожно выглянул из палатки.

Перед палаткой стоял такой же полуодетый и взъерошенный Карим, сжимая в руках винтовку и вглядываясь в переплетение ветвей над головой

- Пфуй, шайтан! – сказал он, увидев сыщика. – Дурной албасты воет.

Суеверного страха в голосе, однако, не было.

Яков Платонович вгляделся в кроны деревьев, куда указывал киргиз, и увидел крупную рыжую обезьяну, которая, задрав морду с серьёзным и задумчивым видом, выводила нестерпимо высокие рулады. Из чащи джунглей ей вторили десятки таких же пронзительных голосов.

- Тоскливо-то как! – заметил Штольман. – Чего ему неймётся с утра пораньше?

- Он завидует, Якоп-мырза, - киргиз лукаво сощурил свои и без того узкие глаза. – У него нет молодой жена.

- У тебя тоже нет молодой жена, но если ты когда-нибудь так взвоешь… - Яков многозначительно взвесил в руке свой «бульдог».

Киргиз жизнерадостно хрюкнул.

За время путешествия в компании Штольманов Карим перестал выглядеть диким пастухом и всё чаще проявлял природную смекалку, любознательность и чувство юмора. Он даже временами начинал чем-то неуловимо напоминать Коробейникова, хотя в отличие от оного был долговязым, худым, и усы пока еще не сбрил. У Антона Андреича тоже первое восхищенное обожание начальника быстро сменилось вполне здоровым ехидством. Как-то Яков Платонович на «хороших мальчиков» разлагающе действует.

Вспомнив Коробейникова, Штольман в который раз удивился очевидному. Оказывается, он по своему помощнику тоскует. И когда только успел привязаться? Ни один из петербургских знакомых у него подобных чувств не вызывал. Да и его там легко забыли.

Карим тоже держал себя вовсе не слугой, впрочем, его никто и не нанимал. Кажется, парень добровольно возложил на себя обязанности телохранителя. Это что! Коробейников вообще в няньки к нему норовил записаться.

Сзади подскочил Пётр Иванович, тоже в одном белье и с оружием. Разглядев причину переполоха, саркастически заметил:

- А хорошо всё же, что в Затонске эти зверушки не живут. Не хотел бы я просыпаться в объятиях барышни под эти вот звуки.

И ехидно на Штольмана посмотрел. Кажется, дядюшке ещё не надоело развлекаться, наблюдая за отношениями любимой племянницы и её мужа.