Сердце убийцы (ЛП)

— Ты совсем не такая, как я ожидал, Лидия Петрова, — тихо говорит он. А затем, не говоря больше ни слова, он выключает основной свет в комнате, оставляя только слабый отблеск лампы у кровати, подходит к дивану и растягивается на нем, все еще полностью одетый, с бокалом водки на груди.

Я тоже забираюсь в постель и выключаю свет, мое сердце бьется слишком сильно, чтобы я могла сразу заснуть. Вместо этого я просто лежу, глядя на фигуру Левина на диване в темноте, слабо освещенную уличным светом, проникающим через окно.

Я не беспокоюсь о том, что он попытается забраться ко мне в постель посреди ночи или прикоснется ко мне, пока я сплю. Честно говоря, я, вероятно, должна была бы опасаться, и я опасалась бы, если бы это был кто-то другой. Но что-то в Левине подсказывает мне, что даже если я не могу полностью доверять ему, я могу, по крайней мере, быть уверенной, что он не причинит мне физической боли. Я могу спать, не открывая ни одного глаза.

Я задаюсь вопросом, наблюдая за ним, когда он лежит совершенно неподвижно, без единого признака того, спит он или бодрствует:

Может ли он сказать то же самое?

11

ЛЕВИН

Я плохо спал. Я старался не шевелиться на диване, делая вид, что сплю, чтобы не потревожить Лидию, но на самом деле я долго смотрел в потолок, отгоняя мысли о том, как близко она была, всего в нескольких футах от меня, в этой большой мягкой кровати, и как легко я мог бы быть рядом с ней.

Я слышал звук ее дыхания, мягкого и ровного, когда она засыпала, и мне приходилось бороться не только с возбуждением. Это была мысль о том, чтобы лежать с ней в постели, чувствовать ее теплое дыхание на своей коже, когда ее мягкие волосы щекотали бы мне щеку и плечо. Это были и недавние воспоминания о том, как мы вместе смеялись за ужином, и насколько это было удивительно.

Прошло много времени с тех пор, как я так смеялся с женщиной. А с Лидией было очень легко. Мне показалось, что мы перешли границы того, кто мы есть друг для друга, в нормальность, которую я никогда не испытывал ни с одной женщиной. Я не из тех, кто ходит на свидания, не из тех, кто завтракает вместе или делит трапезы. Обычно лучшее, что я могу сделать, – выпить в баре, клубе или лаунже, а конечной целью является секс. У меня никогда не было никаких жалоб, я заботился о том, чтобы это доставляло удовольствие нам обоим, и в конце концов все уходили счастливыми.

Но с Лидией сегодня вечером все было по-другому. Это было похоже на мои ранние воспоминания о том, как мои родители смеялись вместе, шутили, целовались и прикасались друг к другу, воплощение того, какими должны быть любовные отношения, по крайней мере, так я думал, пока все не развалилось. До того, как мой отец изменил моей матери, и она застрелила его и его любовницу, до того, как она тоже оказалась мертвой в переулке, жертвой братьев женщины, которые пришли отомстить за нее, и оставила меня сиротой в пятнадцать лет. Меня взял к себе босс моего отца и заставил убирать кровь с пола подвала для Владимира, пока я не прошел надлежащее обучение, чтобы заняться работой, которая раньше была у моего отца. Это был формирующий урок для меня – любовь не всегда такая, какой кажется, и что лучше не связывать себя с женщиной, чем рисковать начать презирать ее. Мой отец причинил боль моей матери, и она причинила ему боль в ответ, и цикл продолжился.

Мне всегда было интересно, как это произошло, как мой отец перешел от влюбленности в мою мать к тому, чтобы спать с другой женщиной. Сейчас, лежа на неудобном диване с Лидией, слегка посапывающей в постели, я задаюсь вопросом, оказывался ли он когда-нибудь в подобном гостиничном номере, наблюдая за женщиной, которая пробудила в нем что-то другое, которая заставила его почувствовать то, чего он, возможно, не чувствовал с моей матерью, которая заполнила в нем какое-то недостающее пространство, был ли он застигнут врасплох, удивлен глубиной чувств, которых не должно было быть.

Разница, конечно, в том, что даже если бы это было так, он никогда не должен был изменять ей. Он должен был уйти, а не причинять ей боль и позор таким образом. Если бы это было так, они оба были бы все еще живы или, по крайней мере, мой отец не погиб бы от ее руки. Он мог быть мертв в любом случае, в конце концов, он прожил ту же опасную жизнь, что и я сейчас, и я… Интересно, что бы я делал, если бы все сложилось именно так? Пошел бы я по стопам своего отца? Был бы я все еще в этом гостиничном номере, вполуха прислушиваясь к дыханию женщины, которая для меня так же недоступна, как та другая женщина должна была быть для моего отца? Или я был бы кем-то другим – банкиром, профессором или инженером, кем-то, кто приходил бы ночью домой к жене и детям, кто научился бы проявлять любовь и продолжал верить, что это по-настоящему?