Сердце в гипсе

У меня не было сил думать. Я могла только размышлять над тем, что сказал Адам. Почему он просил меня ни о чем не беспокоиться? Никогда раньше он так не говорил. Значит, у меня должны быть какие-то причины для беспокойства?

— Пистолет.

— У меня нет, — ответила я машинально.

— Столетний юбилей числа «пи» — это пистолет! — Тося посмотрела на меня как на недобитую интеллигентку. — А Якуб догадался. А вот еще. Отступление армии?

— Тося! — простонала я жалобно. — Только не сегодня.

— Драпировка! С тобой вообще ни о чем нельзя поговорить. Я иду спать. Адам куда-то уехал?

— На радио.

— Он ведь сегодня не должен был дежурить.

Тося взяла Сейчаса на руки и пошла к себе. Я выключила компьютер и набрала в ванну воды. Лето прошло. А ведь оно должно было стать для нас незабываемым, и я-то уж точно его никогда не забуду. Два дня, проведенных в Берлине, уничтожили все. Как же мне не беспокоиться?

Мужчина, который слишком часто исчезает из дома, не любит этот дом. Отчего это у Адама вдруг так много работы? Я легла в ванну и прикрыла глаза. Мне следовало бы ему все рассказать. Из маленьких недомолвок вырастают настоящие проблемы. Он, наверное, даже не предполагал, что я могу оказаться такой идиоткой. Это были наши общие деньги, а не мои, я не имела права так поступать. Я и в самом деле его избегаю, потому что всего боюсь. Ни к чему хорошему это не приведет. Так я и лежала в этой ванне, пока вода не стала холодной. Забралась в пустую постель, и мне стало ужасно грустно. Борис улегся на коврике, он уже не пытался влезть к нам в кровать. Наконец я, окончательно решив, что должна что-то предпринять, заснула.

— Мам, ты когда-нибудь считала, сколько за свою жизнь ты съела животных?

Тосин вопрос меня потряс. Она стала вегетарианкой, потому что Якуб не употребляет мяса. Безусловно, я не в состоянии посчитать всех съеденных мной животных, но результат был бы шокирующим.

— За последний год ты как ни в чем не бывало съела четверть небольшого теленка, стайку или две чудненьких пестреньких курочек, а про говяжьи бифштексы вообще лучше не вспоминать, — не отставала от меня дочь. — Ничего странного, что ты превратилась в токсикогенную мамашу.

— А картошка, съеденная мной, могла бы зацвести на площади в десять соток, если бы я ее посадила, а сахар, если бы я сыпала его на пол, а не в чашку, мог бы покрыть весь наш дом, — спокойно парировала я. — Я не могу винить за это своих токсикогенных родителей. Они не могут быть в ответе за все.

— Э-э-э, — пожала плечами Тося, — с тобой вообще серьезно не поговоришь. — И, вынув из холодильника зеленый хвостик сельдерея, начала его смачно грызть.

Я ответила на девятнадцать писем и устала до смерти, мне пора носить очки, и совершенно бессмысленно становиться вегетарианкой. Когда Адам узнает, что я наделала, он просто уйдет. Позвонила Уле, она обещала зайти вечером. Но пришла немедленно. Для настоящей дружбы важна твоя душа, а не ошибки в питании. А моя душа, прикрытая лишними килограммами, рыдала. Уля вопрошала меня с изумлением:

— При чем здесь полкоровы?

— Не половина, а четверть. Я причастна к убийству, принимаю активное участие в уничтожении, перерабатываю живых птичек на бедрышки с ананасом, и должен был настать тот момент, когда мне кто-то откроет на это глаза.

— Ты хочешь стать вегетарианкой? — догадалась Уля. — Если я правильно тебя поняла.

Не знаю, кем я

хочу стать. А становлюсь одинокой женщиной. Обманула мужчину, которого люблю...

Уля не понимает меня. Никто меня не понимает. Так будет всегда. Что из того, что я не одна, если это может произойти каждую минуту? Моя собственная дочь, и та пытается что-то изменить в своей жизни, а мне не под силу даже маленький решительный шаг.

Уле тоже живется несладко. Мы решили включить телевизор. На экране сплошь стройные женщины. Которые стирают в самых лучших порошках. Пользуются самыми тонкими прокладками. Чистят и без того белоснежные зубы. Ставят пятна, проливая на себя и на окружающих разные соки, а потом изящно потягиваются возле стиральных машин. Или возле холодильников. Или подают мужьям масло, которое красиво мажется на хлеб. Или едят что-нибудь легкое, содержащее всего две калории. Или в мини-юбочках подают пиво. На длинных, стройных ногах. Прыгают с парашютом, а ведь они могли бы и без парашюта плавно парить в воздухе, потому что они невесомы. Мы выключили телевизор.

Уля протянула руку к вазочке и захрустела соленым орешком — миллион калорий. Взяла и я.

— Вот видишь? — сказала я ей.

— Вижу, — ответила Уля. — И знаешь что? Я бы не хотела, чтобы моя жизнь свелась только к этому. И тебе бы посоветовала заняться чем-нибудь другим.

Но чем? Чем все-таки? Хищением? Мошенничеством? Пачкать и стирать? Переодеваться и разносить алкоголь? Жевать самую лучшую резинку — при условии, что талия у тебя пятьдесят три сантиметра? Так ведь это все не для нас!