Сердце в опилках

— Какой масти, вороной аль серый в яблоках? «Полутяж» или скакун? — Пашка блеснул знаниями, приобретёнными неделю назад.

— «Полудохлый болтун»! — подобрал рифму Захарыч в тон Пашке, определив его собственную «масть». — Это клоуна свинья, Смыкова. Новенькая, молодая. Он её будет дрессировать, потом в номер введёт. Сколько у нас простоит не известно. Пока, вот, — хрюкает. Попробовал покормить её сухарём, куда там! Не жрёт, хм, — краля!.. — Видавший виды Захарыч был удивлён и озадачен поведением свиньи. Обычно они едят всё подряд. А тут — сухарь, деликатес!

— Захарыч! А может ты её не с той стороны кормил? — вкрадчиво спросил молодой помощник, делая серьёзное и озабоченное лицо. Увидев, как Захарыч, мысленно отсеивает «непечатные» слова и набирает в лёгкие воздуха, чтобы ответить, Пашка опередил:

— Я всё понял, Захарыч! Она час, как на конюшне, но тобой уже сыта по горло!

Старик, улыбаясь, сделал вид, что погнался за своим, наконец-то пришедшим в себя, помощником…

Глава четвёртая

Захарыч…

Почти никто из цирковых не знал его имени. Для всех он был просто — «Захарыч». Это служило ему и именем, и фамилией, и должностью.

Хотя он был берейтором, задача которого — дрессировать лошадей, готовить их к манежной работе, но, по факту, работал и простым служащим по уходу за животными, и ветеринаром при необходимости, и ночным сторожем, и ангелом хранителем любого цирка, в котором находился на гастролях. Он мог как никто заточить сверло, подклеить жонглёрский реквизит, зачалить троса для воздушников, сплести редкой красоты и качества арапник, дать дельный совет. Даже мог одолжить денег со своего скромного жалования. К нему носили сгоревшие чайники, кофемолки, обувь для починки, остановившиеся часы и всё остальное. Однажды приволокли стиральную машину. Через час она уже вовсю жужжала в прачечной цирка.

Захарыча, казалось, знал весь мир — столько людей к нему обращалось и пользовалось его услугами, на все голоса и оттенки произнося спасительное — «Захарыч!». Он так к этому привык, что, пожалуй, и сам с трудом помнил своё имя…

Пашку заинтересовал этот вопрос и он его задал.

— Никита, вообще-то… — как-то неуверенно ответил Захарыч на вопрос. — Никита Захарович Стрельцов, девятьсот десятых годов рождения! — может впервые за долгие годы представился он. — Казачьего сословия. С Дону…

У него были могучие разлапистые руки, добрые и шершавые, с заскорузлыми, узловатыми, пожелтевшими от табака пальцами. Когда он ими касался лошадей, те громко пофыркивали, млели, и улыбались глазами…

Руки Захарыча были постоянно чем-то заняты: то выпрямляли какую-то проволочку, то что-то строгали, шили, клепали. И только поздно вечером они, наконец, обретали ненадолго покой. Пашка глядел на них и думал: «Сколько же вы переделали и перевидали за свои семьдесят с лишним лет!..»

После репетиции номера с лошадьми и уборки конюшни Захарыч с Пашкой садились чаёвничать. Это было нерушимой традицией. Стрельцов заваривал свой фирменный крепчайший чай, а Пашка приготавливал гору сухарей. До этого Пашка думал, что заварка нужна только для цвета: чай — это так — кипяток с сахаром, не более того.

Захарыч много поведал ему о чае: где и как тот растёт, о чайном листе, о способах его сбора и заварки, — как это делают в Грузии, в Узбекистане, Азербайджане и других республиках. У старого циркового был специальный заварной чайник, почерневший от времени, который он бережно заворачивал в специальную тряпку на переезды. Под столом стояла самодельная электроплитка с ковшом для воды — непременные объекты для внимания пожарных во всех цирках. Тем не менее, они путешествовали с Захарычем, наверное, с тех пор, как появилось электричество.

После чаепития, Захарыч сворачивал свою «термоядерную», (как окрестил её Пашка Жарких), самокрутку. Через минуту он окутывался сизым ядовитым туманом, являя собой что-то среднее между паровозом Черепановых и проснувшимся Везувием. Курил Стрельцов исключительно махорку или самосад, которые покупал на местных базарах, считая сигареты с папиросами «дамским» баловством. Глядя на внушительных размеров самокрутку, Пашка как-то съязвил:

— Теперь я понимаю, кто виноват в том, что «капля никотина — убивает лошадь!». Твоим «фугасом», Захарыч, можно угробить целый табун этих несчастных животных!

— Вот и не кури! Плохая привычка! Не бери с меня пример! — Захарыч с наслаждением затянулся, дрогнул небритым кадыком, и пустил струю дыма в приоткрытую дверь шорной. Его глаза — два, слегка замутнённых возрастом, синих озерца, довольно поблёскивали из-под кустистых седых бровей.

«Ему бы бороду — вылитый Дед Мороз! — улыбнулся про себя Пашка. — Хотя, нет, тот не курит…».

В своей жизни Никита Захарович Стрельцов осилил всего четыре класса церковно-приходской школы, осиротел, и попал в балаган. Там и прошли его «университеты». Но несмотря на это, Захарыч завидно грамотно строил свою речь и удивительно много знал.