— Никаких шагов не предпринималось, — Левентис был сама сдержанность, — однако мы в самом деле ставили принца Ореста выше его братьев. Нам хотелось перемен, и мы не всегда держали языки на привязи.
— Дед по матери тоже не держал?
— Ему вменили в вину служебные злоупотребления.
Служебные злоупотребления можно вменить в вину всем, и чем выше пост, тем очевиднее провинности. Другое дело, что это повод, а причина одна — политика. Тесть старины Динаса проиграл и потерял почти все. Голова, впрочем, уцелела.
— Не хочешь напомнить о себе?
— Кому? Мой маршал, я рискую повториться, но я в самом деле не знаю Ореста. И мне не нравится, когда столицу Гайифы громят гайифцы же. Если новый император сумел справиться с мятежом в считаные часы, чего он ждал все это время? Чего он ждал, когда преследовали его сторонников, и кто ему помогает сейчас?
— Не все ли равно? — отмахнулся желавший не сомневаться, а радоваться Капрас. — Лишь бы дело делалось.
Агас не воевал, не считать же за войну стычку с дикарями на козлах! Теньент силен в интригах, иначе не сумел бы так легко и красиво вытащить своего маршала из казарской ловушки, но представить толпу солдат, разбитых, потерявших любимого командира, он не в состоянии. Орест дал парням Задаваки сорвать злость на тех, кто в самом деле виноват, и Карло императора не осуждал. Сунувшихся защищать Коллегию прикончили б и не заметили, зато теперь самое время выплеснуть оставшуюся злость на морисков. Ламброс думал так же.
— Только бы про нас не забыли! — беспокоился артиллерист. — В такой суматохе не корпус, армию потеряешь…
Не потеряли, доставленный губернаторской эстафетой указ подоспел к вечеру. Бравый курьер о том, что он везет, знал не больше своего чубарого, а новость была столь же радостной, сколь и неожиданной: под стенами столицы императорская армия одержала первую серьезную победу. Устав, разрешая зачитывать избранные места вслух, допускал показ запечатанных синим воском документов только лицам в генеральском чине, и Карло решил не рисковать.
— Датировано двадцать вторым днем Летних Молний, — маршал обвел глазами замерших офицеров. — Писали чиновники, все обычные обороты присутствуют. Сражение началось тринадцатого Летних Молний и закончилось на следующий день. Подступившие к самым стенам столицы вражеские войска были сначала остановлены у Белой Собаки, а затем и разгромлены. Язычники, понеся потери, бежали, угроза Четырежды Радужной Паоне снята, и это только начало.
— У Белой Собаки? — уточнил плохо знающий Паонику Ламброс.
— Я знаю этот пригород. — Карло оторвал глаза от бумаги. — Там на южной окраине можно неплохо обороняться, местность удобная. Далее… Нам предлагают «
3
Бонифаций уходил громко, будто кабан сквозь кусты ломился. По-хорошему надо было благолепно выплыть вслед за супругом, но Матильда продолжала попивать слишком кислое, на ее вкус, вино и слушать. А Дьегаррон, раздери его кошки, — играть. В ранней юности алатка на парней не заглядывалась, пока в ее пятнадцатую Золотую Ночку за дело не взялись скрипки, гитара в маршальских руках кружила голову не хуже. Бьющий по струнам кэналлиец казался незнакомым человеком — лихим, здоровым и при этом отрешенным. Он видел то, о чем Матильда могла лишь гадать, вот она и нагадала горы. Не белоголовые и зубчатые, как Сагранна, а мягкие, округлые, то темные от елей, то пестрые от залитых солнцем луговых цветов. И пусть в этих лугах пасутся лошади, звенят монистами девчонки, а звездными ночами полыхают костры и смех обрывается счастливым стоном. Да будет счастлива молодость, хоть бы и чужая, и да пронесет ее через все пороги, не изломав и не испачкав…
— Что это было? — выдохнула алатка, когда кэналлиец прижал струны ладонью.
— Танец, — откликнулся маркиз. — Мы танцуем, когда уходит лето, и оно оборачивается на стук кастаньет.
— Так я и думала.
Принцесса залпом допила кислятину, внезапно показавшуюся терпкой, будто сакацкая рябина.
— Почему вы не женитесь?
— Зачем? У меня четверо братьев, у двоих уже есть сыновья. — Дьегаррон отложил гитару. — Наша кровь останется под солнцем и без меня.
— Допустим. — Матильда по-деревенски водрузила локти на стол. — Но неужели вам никогда не хотелось турнуть вашу свободу к кошкам?