Рихард поджидал в роще на берегу Зенке. На темнеющей дороге было пусто, издали доносился собачий лай, ленивый и сытый. Эдакая идиллия, в которой погоням, заговорам и казням просто нет места. Вырвавшийся из тряского ящика Руппи блаженно потянулся и плюхнулся на траву. Максимилиан обтирал подуставшего Краба, «кучер» осматривал колеса. Фельсенбургу было стыдно за собственное безделье, но отупение перевешивало совесть.
Подошел Рихард, уселся рядом, протянул флягу.
– За удачу!
– За нее! – Один глоток, и хватит, эта роща – только передышка. – И за нас.
– Как все прошло?
– Согласно диспозиции. Даже странно…
– Господин Кальдмеер здоров?
– Не слишком.
Надо быть разговорчивей, только язык ворочаться не желает. Это даже не усталость. Наверное, так чувствуют себя осенью деревья – все идет как положено, но сам ты колода колодой, только деревьям не забираться в седло… Полчаса на бережке, и они разъедутся. Моряк отправится к морю, кавалеристы с шиком переедут Зенке и, чередуя рысь с галопом, поскачут дальше, на Метхенберг, чтобы к утру загнать колымагу в болото и с упряжными в поводу повернуть на юго-восток, возвращаясь к месту службы. К ночи лишних лошадей отпустят, и волочащиеся поводья расскажут любому о разгильдяе-хозяине. То, что Руппи успел понять о подданных его величества, подсказывало: искать оных разгильдяев, дабы вернуть им собственность, никто не станет…
– Руперт!
– Да?
– Мы с Максом хотим быть уверены… Прости, не так выразился. Ни я, ни Макс не сомневаемся…
– Но мы должны услышать это от тебя, – поспешил на помощь Максимилиан. – Вы ведь отправляетесь не в Талиг? Только пойми нас правильно.
Руппи понимал. На месте кавалеристов он бы тоже спросил, только раньше и резче.
– Мы не хотели тебя сбивать, – словно подслушал Рихард, – но теперь все получилось, осталось только решить…
– Мы уйдем на север, – перебил Руппи. – В Седые земли. Вернемся, когда в Эйнрехте не останется ни Фридриха, ни этой жабы Бермессера…
– И когда это, по-твоему, будет?
– Не позднее весны. – А вернее, уже осенью. Бабушка Элиза могла бы выжидать, иди у регента все наперекосяк, но успехов герцогиня не спустит никому, кроме сына. Будущего кесаря.
– Куда кошку денешь? – совсем другим тоном спросил Макс, и Руппи понял, что ему верят.
– В седельную сумку, куда ж еще?
– Давай мы подкинем ее в какой-нибудь трактир.
– Нет. Мне пора, иначе я просто не встану. Макс, как тебе Краб?
– Бочит, но хорош! Будто и не от самого Эйнрехта бежал, но ты ему отдышаться дай все-таки. Жаль такого загонять.
– Вот ты и не загоняй! Краб из Фельсенбурга… Не хочу его бросать на постоялом дворе.
– Мы вернем его в замок.
– Некому возвращать… Так что теперь он твой. Хочешь, расписку напишу? Хотя нечем…
– Я взял письменный прибор, – вмешался Рихард. – Расписка нужна, и не только про лошадь. Руперт, мы постараемся все скрыть… до твоего возвращения, но на всякий случай засвидетельствуй, что мы не принимали участия в налете.
– Рихард работал у дяди-законника и считался его наследником, – объяснил Максимилиан, – только дядя женился, и наследником стал его пасынок, а Рихард вступил в полк. Но занудой остался.
– На занудах держится мир, – утешил Руппи. – Давай свой прибор, фонарь и диктуй. Мне лень думать.
Законники понесли в лице лейтенанта Штаудица немалую потерю: кавалерист оттарабанил дарственную на Краба и свидетельство о неучастии в налете, как не всякий монах «Ураторе Кланниме», осталось только записать и заверить. Руппи так и сделал, после чего вытащил третий лист. Мысль о письме Бруно была внезапной и правильной. Если что и оставалось доделать, то именно это.
«