Сердцеедка для мажора

Но с этого дня появилась надежда, что и меня к нему пустят скоро. Не передать, в каких рыданиях заходились мама Андрея и Ленточка, выходя из дверей в первые дни визитов, но с каждым днем они все больше улыбались и я улыбалась вместе с ними, пусть и не могла сама его увидеть, прикоснуться и сказать, как я жду его выздоровления.

Моего терпения не хватало ждать, пока мне разрешат, и все время просилась сама:

— Дядя Максим, можно я с вами? Я всего на минуточку, пожалуйста…

Я понимала, каково ему разрываться между палатами отца и сына, и тысячу раз просила прощения и боялась, что именно он запрещает всему персоналу меня пускать к нему, поэтому обратилась именно к Максиму Владимировичу.

Дядя Максим говорил, что я не должна себя винить за решение Андрея ехать одному, да еще и после ночи без сна, но мне казалось, они с мамой Андрея меня ненавидят, ведь он ездил ко мне.

— Вик, ты же знаешь этого пижона, пока чистые бинты не намотают, он никого к себе не пустит! — пошутил дядя Максим. — А я тебя не пущу, пока ты не начнешь есть!

Так, отшучиваясь, он мне отказывал, а в один из дней позвал куда-то с собой меня и Ленточку. Сначала я думала, что он решил нас накормить, потому что мы заехали в ресторан, но оказалось, не это было целью поездки.

— Я думал, Андрей сам тебе покажет, как перестанет вату катать в клинике, но сегодня он сказал мне продать это помещение, — загадочно сообщил Максим Владимирович, открывая двери в здании нового комплекса на набережной.

С первого взгляда я поняла, что это за помещение. Два зала для занятий, комната для записи звука, монтажная и даже гардеробная с душевой. На столике в гардеробной флакончик моих любимых духов «Черный тюльпан».

Мне пришлось зажать рот ладонями, чтобы звуки моих рыданий не донеслись до Аристовых. Никто и никогда не знал, какой Андрей на самом деле, всем нравилось только копаться в его трусах, подмечая, скольких девушек он допустил к содержимому. Вот только он никому и никогда не лгал, и та же Стефи сама согласилась ждать, пока он нагуляется, и он не нарушил слово, сделав ей предложение, как обещал.

— Не нужно винить себя во всем, Вика, — зашел в гримерку дядя Максим, — я не знаю, почему ты отказалась ехать с ним, но в клинике ты мне напомнила одного оболтуса из моей молодости, тоже совершившего немало ошибок. Поэтому от Андрея мне, конечно, достанется, но я отдаю эту студию тебе, сама решай, что с ней делать.

Глава 27 Андрей

Первые дни на больничной койке меня навещали только медперсонал, врачи и тень по ночам. Материализовавшийся из темного угла палаты, Макар подолгу стоял у аппаратуры, наблюдая за моими жизненными показателями.

В жизни весьма неразговорчивый тип, которого часто называют психом-социопатом, заметив, что я открываю глаза, трещал как заведенный. От него я узнал, что в клинике паломничество и все ждут, когда меня нужно будет навещать. Я не мог говорить, левые нога и рука были обездвижены, да и остальные конечности меня не слушались. Не знаю, сколько в меня вкачивали препаратов, но чувствовал я себя так паршиво, будто меня танк переехал. Дважды. И это пугало до холодного пота. Никто не хочет провести остаток жизни прикованным к постели, и я не исключение.

Наверное, заметив мой ужас в глазах, Макар в одну из ночей стянул мою карту и, усевшись рядом, читал мне деловито, словно он высококлассный специалист с регалиями, комментировал, делая прогнозы, когда я смогу навалять ему здоровыми конечностями.

Счет дням я потерял еще с момента, как впервые открыл глаза после аварии, которую даже не помню толком. Наверное, не сразу ко мне начали пускать посетителей.

Потом бесконечные слезы мамы, бабушки и сестры, а на отца смотреть было страшно. Мой отец самый жизнерадостный чувак, которого я когда-либо знал, и видеть на его фейсе глубокую межбровную складку было не менее больно, чем слезы моих родных женщин.

— Дед где? — спросил я у него, уже догадываясь, что неспроста он меня не навещает.

— Рядом. В соседнем боксе, — нехотя сознался папа, — не дергайся только, он уже в порядке, требует свой самовар и объединить ваши палаты. Когда он приехал в клинику, медсестры болтали, что ты в бреду требуешь кремировать тебя и что-то про опарышей. Дед услышал это и… не выдержал. В кого ты у нас такой брезгливый?

Папа улыбнулся, но в его глазах беспокойство, усталость, и только ради него я не стал задавать вопросы, не стал заставлять его переживать это все заново, рассказывая мне. И так все понятно. Дед с детства много раз говорил мне, что я его любимый внук, его гордость и его надежда. Тогда все эти слова принимались как должное и особенного значения не имели, а теперь… я понял, что не имею права больше его подводить, и я так много хочу ему успеть сказать.

Наверное, я никогда не прощу себя за то, что принес столько боли самым близким и любимым людям.

Дни были суматошными, снующий с утра до вечера персонал, врачи, посетители отвлекали меня от мыслей о Вике, но по ночам я все время думал о ней, сожалея, что ничего у нас не вышло.