Серебряная отмычка

– Произошла она в середине 90-х годов прошлого века. Тогда в нашем городе, как и во всей стране царил чудовищный беспредел. Но началась она за сотни километров отсюда, в одной маленькой, забытой богом, исправительно – трудовой колонии общего режима № 38-14 на севере нашей Родины. Именно от одного из её честных сидельцев, мне и посчастливилось услышать ее начало. А я всегда «держу ушки на макушке»! В этой колонии отбывали свой срок и трудились на ветхом заводике по переработке макулатуры в туалетную бумагу, человек сто – сто пятьдесят, осужденных за преступления малой тяжести. «Хозяином» колонии был некий майор Бирюк. Толстый, лысый неопрятный человек, попавший туда, чтобы самому избежать наказания за чрезмерное рукоприкладство по отношению к своей жене и тёще. В его жадном взгляде из-под густых кучек бровей, любой психолог смог бы углядеть явные признаки садизма. Но в те сложные времена работать начальником колонии было не только не выгодно, но и крайне опасно для жизни. Поэтому вышестоящие органы не удосуживались тщательным отбором кадров на эту должность. Что касается создания условий для содержания заключенных, которые бы способствовали всестороннему их развитию, то здесь государство не проявляло ни малейшей заинтересованности и стремления в обеспечении материальными ресурсами, а, наоборот, постоянно и настойчиво проводило политику «экономии», перекладывая расходы по содержанию осужденных на их собственные плечи. Как-то по осени, когда ежедневные проливные дожди размыли крышу старого барака, в котором находились рабочие станки, послал Бирюк залатать прореху одного из арестантов, нашего земляка Клопа – маленького и щуплого воришку «форточника», который угодил туда из-за неудачной попытки залезть в торговый ларек. Клоп, вооружившись рулоном рубероида, забрался на крышу, но гнилые доски не выдержали даже его «бараний» вес, упал он с высоты четырех метров и угодил ногой прямо в работающий измельчитель бумаги. Станок заклинило, но ногу Клопу изрядно повредило металлическими жерновами. Говорят, орал он тогда так истошно, что все птицы, обитавшие в близлежащем лесу, выпорхнули из своих гнезд и взвелись в серое небо. Только Бирюку было не с руки, докладывать о несчастном случае на верх, и потому поместили несчастного Клопа в маленький лазарет при колонии. Заведовал им местный доктор Мерило, которого заключенные прозвали Мерином. Ни то из-за фамилии, ни то из-за лошадиной улыбки во весь рот, распирающий редкими желтыми зубами. Лекарств на «больничке» кроме спирта и анальгина не было, но все знали, что на каждой зоне имеется неприкосновенный запас морфина на всякий несчастный случай. Таких случаев в колонии № 38-14 не было, а если и случались, то никто про них не знал. Поэтому Мерин использовал этот запас только для своего личного пользования, что не было тайной ни для зеков, ни для самого Бирюка. И держал он этим знанием доктора, как ручную собачку на поводке. А тот в свою очередь закрывал глаза на садистские наклонности «хозяина» и все зверские избиения заключенных списывал на разборки зеков между собой. Когда Клопа в агонии от нестерпимой боли доставили на больничку, Мерин сказал, заливая ему в глотку стакан спирта:

– Ишь, ты как тебя угораздило, бедолагу! Ногу-то, будто медведь разодрал в клочья, так что, с ней тебе придется попрощаться, нужно в область тебя везти, ампутировать…

– Только не ногу, только не ногу прохрипел Клоп, там бриллианты… и потерял сознание. Доктор срезал с него ржавым скальпелем всю одежду, перетянул жгутом окровавленную ногу, обработал кое-как рану и с этой новостью пришел к Бирюку. Услышав ее, тот громко сглотнул, вытянул небритую шею и проведя костяшками пальцев по кадыку выдавил из себя:

– Ню-ню! – и бегом помчался на своих коротеньких толстых ножках в лазарет. Да так быстро, что долговязый Мерин едва за ним поспевал. Подбежав к койке, на которой метался от нестерпимой боли раненый Клоп, Бирюк сдернул с него серую застиранную простыню и присел рядом с тщедушным телом зека, которое напоминало один большой синяк из-за множества татуировок. Безобразный вид искалеченной конечности Клопа, не смутил «хозяина» колонии и не вызвал никаких отрицательных эмоций. Напротив, любой психиатр, заметил бы на лице Бирюка следы приятого возбуждения. Его узкий лоб покрылся испариной, а пухлые губы налились нездоровым малиновым цветом, которые он вытянул в трубочку:

– Ну, что, болезный, за какие ты там бриллианты базаришь? Только не вздумай мне гнать пургу, а то мигом отъедешь в деревянном макинтоше на ближайший погост для своих корешей, – медленно и четко говорил Бирюк, а сам с силой давил своим грязным пальцем в грудь Клопа. Маленькое тельце зека вздрогнуло, глаза слегка приоткрылись, и он измученным голосом ответил:

– Гадом буду, гражданин начальник, все скажу, только дай марафету, Христом Богом прошу, сил нет терпеть…

Бирюк взметнул на Мерина одобрительный взгляд и тот, нехотя, наполнил шприц морфином и дрожащими руками ввел Клопу. Клоп минуту спустя открыл глаза и начал говорить: