Серебряные орлы

Рихеза долго не соглашалась. Со слезами гнева и попранной гордости кричала, что никогда-никогда не позволит унизить свое звание римлянки. Наследница Оттона лишь во всемирном городе скажет славянскому князю по древнеримскому обычаю: "Где ты, Кай, там и я, Кайя", только в Риме зачнет сына, будущего Цезаря Августа. Были моменты, когда она так упиралась заходила в этом так далеко, что заявляла, что не надо ей ни Мешко, ни Бесприма, — уйдет в монастырь по примеру теток Софии и Адельгейды — слишком еще девичье у нее тело, чтобы зачинать и рожать. Аарон давно бы уже сдался и отступил. Но Тимофей был неутомим. Целые дни проводил в совещаниях с Матильдой, с Герренфридом, с Герибертом, как-то даже ошеломил и Рихезу и Аарона неожиданным заявлением, что обручение с Мешко состоится в день сошествия святого духа в Мерзебурге — таково окончательное пожелание благороднейшего Генриха, короля Германии и Италии, а в недалеком будущем и Римского императора, воле которого не может противиться ни Герренфрид, отец Рихезы, ни Болеслав, поскольку они являются послушными ленниками Генриха.

Аарон подумал, что Тимофей просто сошел с ума. Рихеза прошипела сквозь зубы:

— Изменник! Жалкий прислужник саксонских варваров!

Познаньский епископ чуть побледнел, но тут же улыбнулся и принялся, казалось, вроде небрежным, а на самом деле очень решительным тоном объяснять, что война между Генрихом и Болеславом идет к концу, что Мешко уже гостит у короля, что с ним идут переговоры, но Болеслав не заключит с Генрихом мира, не вложит свои руки в королевские, если сын его не получит как можно быстрее Оттоновой племянницы.

Рихеза, с трудом сдерживая рыдания, побежала к матери, к отцу, потом к Гериберту. Архиепископ искренне огорчился этим известием, но сказал, что Болеслав — патриций империи, любимый друг Оттона Третьего и если он что-то решает, то всегда это самое мудрое решение. Матильда шепнула:

— Святейший отец хочет надеть императорскую диадему на Генриха, значит, мы должны быть послушны его воле.

Долго еще потом шептала она что-то на ухо дочери: по мере того, как говорила, все больше прояснялось лицо Рихезы.

Герренфрид прямо сказал дочери:

— Генрих нынче очень силен, Болеслав же останется таким же сильным, как и был. Раз эти двое договорились между собой, что значим мы?

Рихеза топнула ногой:

— Ты слишком медленно думаешь, государь мой отец. Болеслав не заключит с Генрихом мира, пока Мешко меня не получит, так сказал епископ познаньский. Так что если не отдашь меня Мешко, не договорятся Генрих и Болеслав и не будет мира.

— Зато ты думаешь быстро, но глупо, дочь моя. Генриху необходим сейчас мир с Болеславом, необходим! Чтобы заключить его, он отберет тебя у меня, чтобы передать Мешко, силой заберет. Но смотри: тогда он заберет не только тебя, а и заберет у меня лотарингское княжество, с него станется!

Рихеза проплакала всю ночь и последующий день. Вечером же ее исповедал прославленный клюниец Рихард, верденский аббат. Исповедовалась она долго. Причастившись же, заявила Тимофею, что, раз такова воля ее отца и короля, она отправится в Мерзебург, чтобы сочетаться там браком с Мешко, сыном Болеслава, королевского ленника.

— И вот ты опять добился чего хотел! — сказал Аарон Тимофею.

Тимофей потянулся. Вновь потерся пухлой щекой о плечо.

— Да, — сказал он, — именно того, чего хотел.

И вновь Аарон опустил глаза.

— Позволено ли будет мне, господин епископ, — прошептал он, — сказать такое слово, какое бы мне хотелось сказать Тимофею, долголетнему моему другу?

— Разумеется, милый брат, говори, говори! — живо воскликнул Тимофей.

— Раз господин епископ позволяет, скажу. А ты, Тимофей, никогда не думал над тем, что всему, чего ты добился, ты обязан Феодоре Стефании? Разве не она направила необразованного тускуланского подростка на путь, который привел его к епископскому престолу?