Серебряный поэт

Светопреставление утренней ночи продолжается: разгорается, разрастается, напоённое моим, так сладко не вернувшимся из детства воображением, сдобренное полуулыбкой, напитанное сосновым ароматом, насыщенное великим гулом канувшего в прорву желаний века. Россыпи росы и любимых стихотворений, и мимолётных видений. Вот и всё, что осталось. Вот и осталось всё!

Васильковые копья – люпиныУкрашают бесстрастный пейзаж.До последнего вздоха любимы —Блики! Должное взблескам воздашь:Безмятежным, безропотным даже,Когда вечность чурается глаз,Захлебнувшись в немом эпатаже,

Выставляя покой напоказ…

В моём сознании, погружённым в сокровенное, омытым кровью века, в моём воображении, обогащённом поиском прекрасного – жизнь воплощается в Слово, и уже слово являет жизнь иную, высшую или даже несоизмеримую по сравнению с той, которую привычно знают органы чувств.

И дальше, эта высшая, потаённая, не доступная просто хорошим людям жизнь – эта родина самоотверженной души – этот бездонный колодец с тонущими звёздами – уводит, укутывает, укачивает, усугубляет и утончает мироощущение, устилает розами и шипами путь в поэзию и, наконец, обретает божественную неопределённость, зыбкость миража, правдоподобие или мудрую недосказанность, святую нерукотворность или промолвленную несказанность.

Тот, кто хотя бы однажды перебирал, перелистывал, увлечённо обихаживал пожелтевшие страницы давнишней, поколениями до дыр зачитанной изрядно потрёпанной книги, наверняка заполнил возникающее и не отпускающее, априори трепетное чувство высокого преклонения перед ней, какое-то торжественное предстояние перед разверзшейся пропастью тайн и приключений, открытий и откровений.

Примерно так же предстаёт во всей своей вековой значительности и необъятности путь в поэзию – виднеется в разрывах облаков тропка на страшной высоте падения, вплотную к кромке скал – под ногой осыпаются камни, над головой осыпаются звёзды. До неба рукой подать, до земли шаг ступить, земля совсем рядом – на расстоянии стремительного срыва…

На расстоянии спасительного срыва —

Заветное, знакомое, земное.Скала каменьями насильно говорлива,И небо устремилось вниз, за мною…В путь, небожитель, шаг, другой, ступаяПо кромке жизни, вровень с высотою,Ты победил! Строка молчит скупаяО том, что я, наверно, всё же стоюУсилий ваших: склёванное мясо

Моей словесной плоти – накормилоКого-то оного и опоясалЗакат искусства, землю, и горнилоСтрастей – вскипало небо, бушевалаДолина, ливни кланялись, шумели…А помнишь: яхта, тень замёрзшего штурвалаИ лепестки растоптанных камелий?Просторным одиночеством дышала

Теснина скал, вдруг вспомнилось некстати:Касался занавеской ветер шалыйДесятки лет нетронутой кровати;На расстоянии любви – теряет каплиОбмякший сад, обвыкся с тишиною…Напрасно всё – и жизнь в стихах, не так ли?Искусно напридуманная мною.

Чарующее слово, самовитое слово, словом, слово, овладевающее сознанием каким-то неизъяснимым волшебным образом, обладающие тайной достоверностью и диковинной ясностью, беспамятное, но осмысленное, с «омысливанием» звуков, с превращением звуков в зовы, – вот поэзия!