Середина земли

Я увидел, как Арсений вылезает из окна со своей гочергой и стал скорее оглядывать запущенный двор Тихона в поисках какой-нибудь палки или другого оружия. А он прошёл мимо меня, будто не заметил. Я окликнул его несколько раз, но очередной порыв ветра уносил мой голос в сторону. Зверьё смолкло, заглушив последний скулёж. Я посмотрел поверх забора, парень шёл по вверх по улице, к отчуждённым пятиэтажкам. Я побежал за ним. Я не знал, что двигало мною в тот момент. Очередной порыв альтруизма или любопытство. Я ворвался в его убежище голым и сообщил о смерти родителей. Я всё видел, всё знал и не смог предотвратить тех страшных событий. Вспоминая это сейчас, я прихожу в ужас. И я не двинулся бы с места. Я предпочёл бы зарыться в землю и не помогать больше никому. Не пытаться никого спасти и что-либо изменить. Но это сейчас. Когда я сижу и заставляю себя рассказать обо всём, что я повидал в том злосчастном году. Но тогда. На той станции. В июле две тысячи шестнадцатого, я просто побежал за несчастным подростком, который, словно под эгидой тех тёмных космических сил шёл невесть куда. Я едва мог догнать его, не смотря на-то, что я бежал, а он просто шёл уверенным и быстрым шагом. Ни прикрывал лицо от урагана, что бросался песком и с лёгкостью отрывал сгнившие обветшалые крыши с домов. Вихрь дул мне в то в спину, подгоняя шаг. То в лицо, заставляя замедляться и закрываться. Но ни ураган, ни холод, ни боль, ни страх, не заставили бы меня тогда отказаться этой затеи. Бросить свихнувшегося пацана и спасать себя.

Я нагнал его возле пятиэтажек. Мне пришлось замедлить шаг, потому что я знал что кроется за этими замшелыми разбитыми стенами. Помнил ту гадкую вонь, ступор, ощущение того как сердце падает в пятки с высоты девятиэтажного дома. Как воздух застревает в горле. Как разум и душа в унисон вопят бежать без оглядки, с воплями и визгами, что не пристало издавать мужчине. Как уродливые силуэты копошаться в дырах окошек.

Но Арсению было на это на плевать и когда я зажимал руками глаза, рот и нос, чтобы эти скверные испарения ни коснулись слизистой, он молча повернул, почти у самого подъездного крыльца, налево. Мои слова и крики не возымели эффекта и мне пришлось схватить парня за шиворот и резко развернуть. И то, что я увидел, заставило меня разжать руку и отскочить от него, как от огня. Ни одна болезнь. Ни одно вещество. Ничто не может так исказить человеческий облик. Лицо его было почти фиолетовым, как у висельника или удушенного. Вены на шее и голове вздулись, а в разрезах глаз я видел только мутные белки с полопавшимися капиллярами. Губы немо шевелились, будто бы он говорил без конца, но из глотки вырывался лишь хриплый свист и шипение. Ни секунды не задерживаясь, он развернулся и продолжил свой путь:

Дойти до проклятых пятиэтажек и не трухнуть. Побороть отвращение, вонь, ужас, что проникает под кожу рядом с этим местом. Повернуть налево и идти вдоль уродливых скал, чьи уклоны и обрывы, подобны клыкам чудовища. Идти и не смотреть на эти безобразные, немыслимые узоры. Не давать воображению дорисовать и без того невыносимую картину. И если хватит духу, то свернуть у подъёма в сопку. Подъём не слишком крутой, но заросший бурьяном. Трудности предавал шквальный ветер, отрывавший болезные веточки, бросавший с отвесов камни и куски земли.

Чем выше мы поднимались, тем хуже становилась погода. К ветру, который оглушал и царапал лицо, присоединился дождь. Но не тот дождь, к которому мы, поднизшие привыкли. Этот дождь не поливает урожаи. Ему не будут радоваться дети, прыгая в лужах. Он не пах свежестью и озоном. Нет. Это была зловонная, мутная, будто из прогнившей бочки влага. Что, оседая на коже, оставляла свой запах тины и плесени.

А мы продолжали идти. Завороженный, порабощённый неведомой тягой Арсений и влекомый собственной самонадеянностью я.

Я вспомнил слова Антона. О его видениях и снах. О том, как они ведут, подсказывают, предостерегают. О том, как они не дают сосредоточится ни на чём другом. И я начал вспоминать эту дорогу. Узнавать. Без понятия куда ведёт она, я видел её во снах, которые безответственно забыл, как и сотни прочих. Знал каждый уголок, каждый поворот, каждый пень, лужу, торчащий из земли корень. Знал, когда остановиться, что не получить слетевшим сверху камнем по голове. Где торчит острый камень, прикрытый мхом.

Тропа становилась уже, подъём всё круче. Чахлая растительность совсем исчезла, оголив серые камни. Скользкие от дождя, слизи и плесени. Ноги в рваных сланцах Тихона норовили соскальзывать, ударяться об острые края скалистой дороги.