Серьезный коп (СИ)

Лёд голоса сковал молчанием уста оппонента. Скривить губы не получается – замёрзла плоть и треснула.

Высокомерно поведя плечом, признавая за собой абсолютную победу, Хрупкость ступает в сторону кухни.

Не позволяю отчаянному юноше с ущемленным самолюбием кинуться и начать боевые действия. Притягиваю за локоть к себе. Не смотрит на меня. Отчужденно, безразлично в стену глядит, скосив взгляд.

- Что за истерики постоянные? – несильно трясу за локоть. Мальчишка не реагирует, лишь желваки сильнее заходятся. Замер, осмысливая что-то ниткой, связующей уши. – Рэнар, - вздыхаю, кладу ладонь на его макушку. Дёргается, как от пощёчины, по мне взглядом мажет, испуганно, вновь коркой мрамора покрывается, стеклянный взор устремив, стагнацию изображая. – Я, правда, очень устаю на работе, - услышишь меня, пожалуйста.

Гурманы. Смерти из прихоти больного воображения и желания, что приживается в здоровом мозгу квартирантом, позже захватывая душу, затем мутируя в жуткие, дикие выдумки, заставляющие чистыми руками претворять в жизнь грязные порывы.

Уходи, уходи, я так устал.

Наклоняюсь, всматриваюсь вглубь, почти падая мыслями от давления.

Долго читает, интерпретирует, распахивает широко глаза, удивление западает в первые морщинки, сменяясь натянутым подобием улыбки.

- Я зайду как-нибудь потом? – болезненно, словно смерть спрашивает разрешения у висельника. Осторожно. Смеживает веки, мол, не читай меня, прошу.

- Как-нибудь потом, - киваю, отражая, наверняка, мышцами лица его болезненную улыбку.

Разворачивается, уходя в темноту коридора, оставляя на стенах живые надписи обещаний возвращения. Они закручиваются спиралями, впитываясь в дряхлые обои, проникая в штукатурку и глубже, становясь основанием стен. Холодок пронзает позвонки между лопатками, осознанно сбрасываю напряжение, центр причины которого только что аккуратно прикрыл за собой дверь.

Смотрю человеком в эманацию в темноте, дыша остаточной энергией, что щупальцами оплетает мою шею, рассеиваясь, тая с каждой секундой. Плотно закрываю глаза, прислушиваясь к разболтавшемуся, измотанному Живому во мне, твердящему хриплым голосом, кашляя и задыхаясь в смоге вокруг тела, касающегося и его метафизической оболочки: «ОПАСЕН ОН ТАК ОПАСЕН СКРЕБЕТСЯ ТЕМНОЙ ОПАСЕН ЛОВКИЙ ХИТРЫЙ ПАУК ПЛЕТЁТ СЕТИ КРАСИВЫЕ УЗОРЫ ПУГАЮЩИЙ ТКАЧ ОПАСЕН».

Надрывно кашляет, вдруг задыхаясь, скрипя зубами, замирает; невидящие, слепые очи вскидывает к одной точке, ловя сморщенными, бледными губами свежий воздух – кислород: ценнейший, чистейший, без примесей, разглаживающий складки у губ и глаз. Глупая, безобразная улыбка раскрашивает оцарапанное вечными шрамами лицо.

Тёплые касания скользят уже вдоль моего, физического, пробуждая из разговора с эфемерным, так пораженным улыбкой изваянием закаменелым.

Открываю глаза, конечно, тут же утопая в янтарных морях, где бушуют ураганы и цунами, волны заходятся к заходящему солнцу, скрывая багровые разводы.

Испуганные рыбы, привыкшие к поведению вод, бояться вовсе не Владыки, а пришедшего извне, что и моя тренированная внутренняя ведьма учуяла, громыхая болезными стонами.

Накрываю глаза ладонью, рано с моими частями души знакомиться, ведьма сквозь очи смотрит на моря твои, упиваясь запахом бриза и чистоты. Позволь мне вновь вернуть контроль над телом, говорящими стенами, дедом-потолком, позволь задавить на корню страшные вопросы чаек и капитанов кораблей. «Что за всепоглощающая тень скользит, сжирая цвета мира созданного?»

Руку уберу – вопрос отпасть должен. Ошиблись, показалось твоим живым в море и над ним. Усилием воли затыкаю вращательные огни сирен, принимая к сведению отчёты всех органов внешних и внутренних чувств, классифицируя в ячейки и папки, наклеивая цифры, даты, имена. В библиотеке хлопает последняя папка, поднимая пыль. Эмоции рассортированы, ведьма упилась чужой сладкой энергетикой, накапав слюной и уснула. Я, наконец, овладеваю ситуацией, оставшись один на один с юнцом, у которого щёки горят от непривычной близости и пересечений дыхания. Убираю осторожно ладонь, находя в глазах малиновый сироп. Хоть каплю испить. Сдерживаюсь, не смея отступить назад.

- Я там чай заварил, - тишиной шепчет, её не нарушая. Покой рядом стоит, руку мою обволок, грея. Осмысливая, киваю, плывя как на волнах к кухне.

На стуле всё равно штормит, результаты мысле-деятельности стучаться изнутри ящиков. Закрытые глаза не помогают, открытые тоже. Сидит напротив тихонько, будто книгу открытую читает, упивается чем-то придуманным или реальным, пальцами по краю чашки водит, не моргая. Вопросами немыми сыплет, сотрясая, от того и штормит сознание. Ответить хочется, рассказать: о работе, напарнике, гурманах, о руках его - красивых, тонких, с длинными, аккуратными пальцами. Рот раскрою, хоть слог произнеся, спровоцирую, себя или Хрупкость, но тонуть в правильных вопросах его искренности мочи нет.