Сергей Есенин

- Да, - замечает Николай Николаевич, - стихов в этом номере напечатано было, как видите, порядочно, а кто помнит их в наши дни, кроме одного есенинского!

После первого знакомства Ливкин еще несколько раз виделся с Есениным.

- Памятен мне один разговор, - рассказывает он. - Было это перед отъездом Есенина в Петроград. Поздно вечером мы шли втроем: я, поэт Николай Колоколов и Есенин - после очередной "субботы". Он возбужденно говорил: "Нет! Здесь, в Москве, ничего не добьешься. Надо ехать в Петроград. Ну что! Все письма со стихами возвращают. Ничего не печатают. Нет, надо ехать самому... Под лежачий камень вода не течет"... Мы шли из Садовников, - продолжает Ливкин, - где помещалась редакция "Млечного пути". Вышли на Пятницкую. Остановились у типографии Сытина, где Есенин одно время работал помощником корректора. Говорил один Сергей: "Поеду в Петроград, пойду к Блоку. Он меня поймет". Наконец мы расстались. А на следующий день он уехал.

Как же дальше сложились отношения Ливкина с Есениным? Были ли у них еще встречи, переписывались ли они? Спрашиваю у Николая Николаевича. Он почему-то медлит с ответом, словно что-то решает для себя. А потом говорит, что, к сожалению, он сделал тогда, по молодости, один довольно необдуманный шаг, поставив им Есенина в несколько затруднительное положение. Правда, через некоторое время все обошлось и выяснилось. Более того, Есенин прислал Ливкину дружеское, откровенное письмо.

Надо ли говорить, как хотелось мне после всего, что я услышал, увидеть это письмо, подержать его в руках, почитать.

Но радость была преждевременной. Есенинского письма у Ливкина не оказалось. Еще до Великой Отечественной войны он, уступая настойчивым просьбам своего близкого друга, собирающего писательские автографы, передал ему письмо Есенина. Я был готов хоть сейчас вместе с ним отправиться к его другу. Но оказалось... что тот умер вскоре после войны. Видя мое огорчение, Николай Николаевич поспешил меня успокоить, сказав, что автограф, по всей видимости, должна была сохранить вдова друга. Я спросил, нельзя ли нам поехать к этой женщине. Ливкин ответил, что она долгое время болела и, возможно, еще находится в больнице. Он пообещал мне в ближайшее время повидать ее и разузнать о судьбе есенинского письма.

Уходил я от Николая Николаевича поздно вечером.

Прошло недели две, и я получил от Ливкина открытку. Он просил меня приехать к нему.

И вот я держу в руках автограф Есенина. Небольшие четыре странички исписаны убористым почерком. Вверху на листе дата "12 августа 16 г.".

"Сегодня, - писал Есенин Ливкину, - я получил ваше письмо, которое вы писали уже больше месяца тому назад. Это вышло только оттого, что я уже не в поезде, а в Царском Селе при постройке Федоровского собора.

Мне даже смешным стало казаться, Ливкин, что между нами, два раза видевшими друг друга, вдруг вышло какое-то недоразумение, которое почти целый год не успокаивает некоторых. В сущности-то ничего нет. Но зато есть осадок какой-то мальчишеской лжи, которая говорит, что вот-де Есенин попомнит Ливкину, от которой мне неприятно.

Я только обиделся, не выяснив себе ничего, на вас за то, что вы меня и себя, но больше меня, поставили в неловкое положение. Я знал, что перепечатка стихов немного нечестность, но в то время я голодал, как, может быть, никогда, мне приходилось питаться на 3 - 2 коп. Тогда, когда вдруг около меня поднялся шум, когда Мережковские, Гиппиусы и Философов открыли мне свое чистилище и начали трубить обо мне, разве я, ночующий в ночлежке по вокзалам, не мог не перепечатать стихи уже употребленные? Я был горд в своем скитании, то, что мне предлагали, отпихивал. Я имел право просто взять любого из них за горло и взять просто, сколько мне нужно, из их кошельков. Но я презирал их: и с деньгами и со всем, что в них есть, и считал поганым прикоснуться до них. Поэтому решил перепечатать просто стихи старые, которые для них все равно были неизвестны. Это было в их глазах, или могло быть, тоже некоторым воровством, но в моих ничуть. И когда вы написали письмо со стихами в н. ж. д. (речь идет о "Новом журнале для всех". - Ю. П.), вы, так сказать, задели струну, которая звучала корябающе.

Теперь я узнал и постарался узнать, что в вас было не от пинкертоновщины все это, а по незнанию. Сейчас, уже утвердившись во многом и многое осветив с другой стороны, что прежде казалось неясным, я с удовольствием протягиваю вам руку примирения перед тем, чего между нами не было, а только казалось. И вообще между нами ничего не было бы, если бы мы поговорили лично.