Совершим короткий экскурс в историю. В 1920-е годы школа была настоящим полигоном для педагогических экспериментов Страны Советов. После революции все «царские» методы образования были немедленно объявлены «реакционно-отсталыми», лицеи и гимназии ликвидированы. Правда, большевики, как всегда, лукавили, громогласно объявив о «новой школе». На самом деле на вооружение были взяты возникшие в Америке и Европе еще на рубеже XIX–XX веков принципы прикладных отраслей психологии и экспериментальной педологии[18]
, широко распространенные и в России до революции 1917 года. Об этом решили не упоминать, а просто взяли сразу всё, что показалось наиболее «революционным», и смешали в единую кучу.Учащиеся теперь назывались «членами коммуны» и жили в школе, как и многие учителя. Начальных классов не было, ученики принимались сразу в пятый класс. Все вопросы в школе, включая прием и исключение, решались коллективом. На подшефной фабрике изучали физику, замеряя поглощение света в цехах из-за запыленности окон. По так называемой ланкастерской системе[19]
каждый ученик вытягивал карточку с вопросом, который являлся частью общей темы. Самостоятельно разобравшись, он докладывал его в группе; предполагалось, что дети таким образом усваивают всю тему целиком.В рамках «бригадного метода» материал изучался бригадами. Преподаватель спрашивал одного-двух учеников из одной бригады, и если они отвечали плохо, то наказывали всех.
По «подрядному методу» дети разбирали комплексное задание. Это означало, что, например, при изучении темы «Выведение новой породы свиней» постигались одновременно основы и биологии, и ветеринарии, и экономики, и домоводства. Русский язык в принципе не изучался, поскольку считалось, что правописание должно быть освоено в процессе усиленного чтения. Вместо системы оценок «единицы» — «пятерки» школьникам ставили отметки устно: «очень плохо», «плохо», «удовлетворительно», «хорошо», «отлично».
Теоретическим основанием всех этих новшеств стала (фактически давно известная тем же американцам) объявленная «новой советской наукой» педология. Педологи тестировали детей, задавая им вопросы: «Почему не падает солнышко?», «Где находится твоя мысль?». Главный советский педолог Арон Борисович Залкинд, автор «Двенадцати половых заповедей революционного пролетариата», предлагал вовлекать детей в «революционную практику» с ясельного возраста, а заодно выкинуть на помойку рождественскую елку и волшебные сказки ради воспитания молодого поколения в атеистическом духе.
Трудно судить, хороши или плохи были принципы этой «новой науки», споры об этом продолжаются до сих пор. Но когда в середине 1930-х годов большинство проведенных в московских школах тестирований показало, что лишь 15 процентов учеников могут быть признаны «полноценными» и эти дети далеко не «пролетарского» происхождения, реакция со стороны Кремля последовала незамедлительная и суровая. Вышло несколько грозных партийных постановлений, в которых от Народного комиссариата просвещения (Наркомпрос) жестко потребовали вернуться к привычной классноурочной системе. С экспериментаторством было покончено. Вновь вводились учебные программы, только уже на «научно-марксистской» основе. Школа все более ориентировалась на классическую гимназию, несбыточную «детскую мечту» многих большевистских вождей, гордо писавших в графе «образование» своих партийных анкет: «10 лет царской каторги и 8 лет тюрем».
Была введена плата за обучение в старших классах, а также школьная форма, копировавшая гимназические мундирчики. Появилось чистописание, оценки вновь выставлялись цифрами, было отменено как предмет трудовое обучение.
Все сразу мгновенно и хорошо усвоили, что педологи — это вредители, издевавшиеся над советскими детьми, апологеты реакционной буржуазной науки, пробравшиеся в Наркомпрос при преступном попустительстве его руководителей, английских и японских шпионов. Были полностью ликвидированы все педологические учреждения и факультеты, как, впрочем, и сама эта специальность. Последовали исключения из партии, увольнения с работы, аресты, «покаяния» на всевозможных собраниях.
Когда газета «Правда» подвергла ожесточенной критике Д. Д. Шостаковича за «сумбур вместо музыки», было запрещено устраивать сумбур и в головах советских детей, а по «педологам-вредителям» был нанесен решительный удар. Кто знает, может быть, судьба выкорчеванной с корнем этой наивной науки — педологии — предвещала не столь отдаленное будущее генетики и кибернетики?
Итак, когда Сергей Капица в 1937 году поступил в МОПШК, она была переименована в школу № 32. В ней еще оставалась атмосфера интернационализма и взаимопомощи, в ее стенах работали замечательные преподаватели, авторы известных учебников по математике, литературе, физике. Но сама школа стала уже не «опытно-экспериментальной коммуной», а весьма элитным учебным заведением. Она считалась лучшей в Москве.