Сергей Николаевич Булгаков

Рассматривая понятийный аппарат и методологические принципы политической экономии, Булгаков также размышляет о специфике социального детерминизма в этой области, где специфически «стилизуется» экономическая жизнь на основе определенных методологических предпосылок и особого «социологического детерминизма», определяющего объект исследования. «Благодаря этому детерминизму она вычеркивает индивидуальность и ставит на ее место группы и классы, “совокупности”, в которых индивидуальное всецело закрывается типическим, поэтому устраняются свобода и творчество и повсюду видится лишь непрерывная социальная закономерность»[594]

. Понятия политэкономии неприменимы к индивидуальным явлениям, а индивидуальное, единичное понимается как среднетипическое. «Множественность сжимается в единство таким способом, что отвлекаются лишь определенные стороны явлений»; это аналогично методу статистических совокупностей, но и отличается от них тем, что имеет «характер совокупностей, существующих во многих явлениях, вместе взятых, но ни в одном из них в отдельности». По существу, философ рассуждает о природе объекта политэкономии, где нет конкретных субъектов, живых людей, но есть в качестве объектов некоторые абстракции – «совокупности», именуемые капиталистом и капитализмом, пролетарием, которые не существуют в действительности как таковые, «практически индивидуальные», но лишь как некие «фикции» в теоретических рассуждениях и контекстах. Именно поэтому здесь находят непосредственное применение статистические методы как методы «массового наблюдения и категорического исчисления», с помощью которых «погашается все индивидуальное, вместо него выступают классовые маски, социальные схемы и чертежи». Стилизованным коллективным типом является и «экономический человек», отвергаемый Рёскиным и Карлейлем как «клевета на действительность», как всякое типическое буквально не соответствующее индивидуальному, но пригодное для применения в качестве научной инструментальной абстракции. «Все построения экономического человека, личного или коллективного, основаны на представлении об экономическом автомате; отсюда необходимый и роковой для нее фатализм политической экономии, оборотная сторона ее методологического детерминизма»

[595]

. Политэкономии доступна лишь статика, но не динамика общества, и, как показывает Булгаков, именно здесь таится опасность для прогнозирования, как, например, в экономической теории Маркса, когда прогноз будущего основывается на принципе неизменности и типичности прошлого и настоящего, происходит экстраполяция тенденции по принципу ceteris paribus, т. е. при прочих равных (сохраняющихся) условиях, в то время как сама историческая реальность и действующие экономические законы могут существенно изменяться. Сторонники неотвратимости «законов экономического развития» не правы, утверждая, что «существует некий железный закон, для всех равный и неотвратимый»; в действительности существуют «определенные рамки для деятельности, для всех принудительные, но в то же время устанавливающие поприще для личного творчества, оставляющие место проявлениям свободы», т. е., по существу, Булгаков формулирует принципы либеральной рыночной свободы. Одновременно он говорит о «неопределенности логических очертаний» и присутствии в экономической науке как номографических, так и идеографических черт (в терминологии неокантианцев, а также со ссылкой на М. Вебера и Зомбарта).

Размышляя о природе научного экономического знания, Булгаков не оставил без внимания и теорию ценностей, которой немало занималась эта наука, «но не включила до сих пор в это рассмотрение проблемы, действительно для нее существенной, именно теории ценностей экономических теорий, в которой критерий полезности (конечно, наряду с критерием логической значимости) должен играть не последнюю роль»[596]. Справедливо отмечая актуальность и необходимость развития этой проблемы в ХХ веке, сам философ, однако, не развивает ее далее, лишь высказывает критическое замечание в адрес «quasi-социалистического характера трудовой теории ценности», содержащей лжепрагматизм и «научную тенденциозность», и ссылается на свое понимание научной ценности экономических теорий, изложенное ранее в очерке «Задачи политической экономии» (1903)[597].