Сергей Рахманинов. Воспоминания современников. Всю музыку он слышал насквозь…

Что меня всегда сразу брало в плен, когда я смотрела на него играющего, это то, что в нем не было ни тени фальши, ни намека на позу и театральность. Идеально мудрая простота, предельная мужественность и целомудренность. Каждое движение четко, ясно и экономично. Досадной, так многим свойственной суетливости и в помине не было. Покой, сдержанность, кажущаяся холодность, сосредоточенность. А в то же время все его существо полно тем, что он играет. И он заставлял вас участвовать в своих радостях, тревогах, смехе, ласке. Он вел вас туда, куда он хотел, и вы шли за ним безропотно и радостно. Отсюда, вероятно, у одного из критиков, недоброжелательно относившегося к творчеству Рахманинова, произошло следующее: услышав знакомую ему пьесу Рахманинова в исполнении самого автора и испытав истинное наслаждение, он стал утверждать, что того, что играет Рахманинов, в нотах Рахманинова не написано.

Все в его игре было правдой, в которую, хотите вы или нет, он заставлял вас верить.

Что еще ошеломляло меня всякий раз, когда я его слушала, – был звук. Такой глубины я не слыхала никогда и ни у кого. Если можно человеческий голос сравнивать со звуком фортепиано, то голос великолепной испанской певицы Марии Гай в чем-то был близок рахманиновскому звуку: та же мягкость, та же неустанность в звучании, та же трогательная нежность и страстная мощь.

Мария Гай[176] – испанка, настоящая жгучая испанка, блестящая Кармен, темпераментная, горячая, в этой роли местами даже грубоватая (она играла подлинную Кармен, девушку с сигаретной фабрики, а не кисейную барышню в роскошных туалетах, как в то время часто певицы изображали Кармен, пока Мария Гай не показала ее в настоящем виде), пела и «Для берегов отчизны дальней» Бородина. Это один из самых русских романсов, где гениальная музыка абсолютно слилась с гениальными словами Пушкина. И Мария Гай так пела романс, так раскрывала его глубину, что не верилось, что поет иностранка.

А Рахманинов, необыкновеннейший пианист нашего времени, играл транскрипцию своего поэтичнейшего романса «Сирень» так, что рояль пел под его волшебными пальцами. Ни одной певице, исполнявшей этот нежный женственный романс, – а их было много, и хороших, – не удавалось его спеть так, как играл-пел Рахманинов. Казалось – вам слышится девичий голос, поющий трогательный рассказ о весне, о грезах…

Об игре Рахманинова очень хорошо писали люди, гораздо более компетентные, чем я, в вопросах критического разбора музыки; я могу лишь делиться своими непосредственными впечатлениями.

Когда мы с Сергеем Васильевичем шли на концерт, он, если бывал в духе, спрашивал меня:

– Ну, что же тебе, секретаришка, сыграть на бис?

И всегда, как подойдут бисы и он сыграет то, что я просила, – он взглянет на меня и, сквозь суровость, неизменно сопровождавшую его на эстраде, вдруг в глазах его сверкнет что-то от моего домашнего, простого, близкого дяди Сережи. Потом он быстро соберет на секунду распустившиеся ниточки ласки и простоты, и снова большой человек властно держит разношерстную и разномыслящую массу людей в своем неотразимом обаянии.

Вообще же Сергей Васильевич не любил заказов из публики. Когда начинались дикие вопли:

– Польку! Прелюдию до-диез минор! Прелюдию соль минор!.. – он исподлобья посмотрит на публику и сыграет то, что сам хочет. Вот он играет Прелюдию D-dur из ор. 23.

«Озеро в весеннем разливе… весеннее половодье…» – так сказал Репин об этой Прелюдии. Когда Рахманинов писал эту свою поэтичнейшую Прелюдию, он не представлял себе какой-то особой программы, я это хорошо знаю. Но так полна рахманиновская музыка ощущением русской природы, так остро чувствуется она в рахманиновской музыке, что невольно поддаешься обаянию таких определений.

Не всегда, конечно. Игорь Глебов[177], например, видел в этой Прелюдии «образ могучей, плавно реющей над водной спокойной гладью властной птицы»… Репинский образ ближе к рахманиновской музыке. В Прелюдии есть легкость, радостность, улыбка… Что-то солнечное и прозрачное… Когда в конце повторяется тема и в каждом такте звучат высокие нотки, слышатся капельки утренней росы, мягко звенящие в светлом, предрассветном тумане… И притрагивался Рахманинов к этим ноткам бережно, как бы боясь спугнуть тишину просыпающегося утра…

А иногда на настойчивые просьбы публики Сергей Васильевич выдержит паузу, «помучает» и сыграет то, что его просят. Так, в одном из концертов он исполнил на бис Прелюдию g-moll из того же ор. 23. Мне всегда бывало жутко от исполнения Рахманиновым этой Прелюдии. Начинал он тихо, угрожающе тихо… Потом crescendo нарастало с такой чудовищной силой, что казалось – лавина грозных звуков обрушивалась на вас с мощью и гневом… Как прорвавшаяся плотина.