Сергий Нилус - Полное собрание сочинений - Том 2

Переехал я через Жиздру и прямо пошел в церковь, где шла служба. Это был храм, как я потом узнал, во имя Введения во храм Пресвятыя Богородицы. В церковь нельзя было пробраться — так было много народу, и я стал у двери направо... Ноги мои от усталости и от дорожной пыли, забившейся в обувь, горели как в огне. Простоял я с полчаса, и больше не мог уж терпеть, и, выйдя из храма, сел на ступеньки паперти, разулся и стал из портянок выколачивать пыль... Ко мне подошел престарелый, с седой бородой инок и спросил меня:

— Ты это, брат, откудова?

Я ответил. Он не удовлетворился моим ответом и продолжал:

— Эва, откуда! Далеко!... А ныне-то откуда пришел?

— Из Калуги.

— Что ж, родственники у тебя, что ль, здесь есть?

— Нет, батюшка, ровно никого — ни родственников, ни знакомых...

И с этими словами я заплакал... Старичок-монах с любовью и необыкновенно теплым участием опять обратился ко мне с вопросом:

— Что, аль к нам в обитель послужить пришел?

— Да, батюшка, — ответил я, — желаю быть монахом... Где, скажите мне, найти мне тут старца о. Макария — я про него слышал в Сергиевой Лавре?

— О любезный мой! так иди ж к нему скорее, а то кабы в Скиту не заперли ворота.

И добрый старец проводил меня до самого Скита и, прощаясь со мной у калитки, ласково, ласково сказал мне:

— Ну, теперь иди с Богом! Мне ведь все странники родные: я сам, брат, по-твоему много прошел... Ну, иди, иди с Богом. Мир тебе!

XIX.

В те времена, когда со мной совершились эти события моей жизни, скитский лес был куда гуще и величественнее, чем теперь, и в вечном полусумраке его святой тайны Божьяго девственного создания догорающий день быстро сменялся мраком ночи и темная тень ложилась плотнее и гуще, чем на просторе обширного Оптинского монастырского двора. Красота был в то время скитский лес, когда в благоговейном трепете подходил я со своим путеводителем к св. воротам, скрывавшим за собой, казалось мне, истинных небожителей, временно и только для назидания людям сошедших с горняго неба на грешную землю... Вспомнил я по дороге, что о. Герасим, прощаясь со мной в Сергиевой Лавре, сказал мне:

— А ты постарайся найти, как придешь в Оптину, в Скиту двух рясофорных монахов, отца с сыном — они ваши, саратовские. Зовут отца Никитой, а сына Родионом; они, наверное, к тебе будут ближе других.

И вот, идя дорожкой по лесу в Скит, я и думал: ах, если бы мне найти своих земляков — все бы было лучше...

Когда ушел мой старец-путеводитель, я, еще не входя в святые ворота, бросился на колени перед изображениями св. Отцов на стенах св. входа и слезно им помолился, чтобы они меня приняли в скитскую братию, и затем трепетно переступил порог Скита, осенив себя крестным знамением... Меня сразу обдал густой, чудный запах резеды и всей роскоши скитских цветов благовонной вечерней зари догоревшего знойного летнего дня... Прямо передо мною, пересекая мне дорогу, смотрю, идут два инока... В скитском храме зазвонили во все колокола... Я поклонился инокам в землю...

— Откуда, брат?

Я назвал свою родину. Иноки переглянулись между собой...

— Не знаете ли, — спросил я, — где мне найти двух монахов, отца с сыном из Саратовской губернии, по фамилии, кажется, Пономаревых?

— А что ж, они родственники тебе, что ли?

— Нет, — говорю, — не родственники, а как у меня здесь никого нет, то я и ищу хоть земляков.

— Ну и слава Богу говори: твои земляки с тобой-то и разговаривают — я отец, а это — мой сын...

При этом они мне дали братское целование. Это были Никита и Родион Пономаревы, в монашестве Нифонт и Иларион. Сильно обрадовался я этой встрече, в которой не мог, конечно, не усмотреть промыслительного о мне грешном Божьяго смотрения. Скит мне сразу сделался родным.

— А где бы мне увидать старца Макария? — спросил я земляков. Отец Родион, сын старика о. Никиты, сказал мне:

— Пойдем за мной в церковь — он там, и я тебя подведу к нему под благословение.

Батюшку Макария мы, действительно, застали на молитве в церкви. Шло бдение. Доложили ему обо мне.

— Какой-то странник, батюшка, вас спрашивают. Желает вас видеть и сказывает, что наш земляк, — доложил Старцу о. Родион.

Надо сказать, что Пономаревым я при встрече не успел ничего другого объяснить, кроме того, что я ихний земляк: ни имени моего, ни фамилии они не знали, да и во всей Оптиной меня никто знать не мог.

— Где он? — спросил Старец.

— Стоит у церкви.

— Приведите его сюда ко мне...

И меня ввели в церковь и подвели к Старцу. Я упал ему в ноги с замирающим от волнения сердцем, и, когда встал, Старец, благословляя меня, сказал:

— Э, да это, знать, Федор!...

Дивное прозрение...

— Откуда ты сегодня пришел?

— Прямо из Калуги, — ответил я вне себя от изумленной радости, представ перед дивным Старцем.

— Так веди ж его скорей в трапезу, — сказал батюшка о. Родиону, — да скажи повару, чтобы он хорошенько чем Бог послал его накормил... Да ты уж, — обратился ко мне старец, — после ужина-то не ходи ко бдению, а ложись спать, а то ты устал, голодный!

И правду сказать, и голоден я был, да и было мне с чего устать, пройдя за день более 60 верст.