Сергий Нилус - Полное собрание сочинений - Том 2

Уже немного, совсем немного оставалось в моем кошельке денег: призрак злой нищеты все чаще и чаще вставал перед моими испуганными глазами. На службу по откупу мне после моей истории с управляющим поступить было трудно, а где было искать другой? Да, кроме того, я и помыслить не мог опять закабалить себя міру, не отказавшись совсем от своей веры: к чему же тогда прозорливость Старца, к чему мои предчувствия, знамения, видения? К чему всё, чем все время питалась и была жива душа моя? Отказаться от веры значило для меня то же, что решиться на самоубийство: я же ведь всем своим существом знал, что такое живая и животворящая вера: для меня она была не одним богословским умствованием, а всей жизнью моей души... Я терпеливо ждал часа воли Божией, но, признаюсь, становилось подчас жутко. Что-то будет с бедными сестрами?

Истинно и непреложно Божье слово — «сила Божья в немощи совершается»: от брата Ивана из Темир-Хан-Шуры пришло письмо, в котором он извещал меня, что он приедет ко мне в Лебедянь вместе со своим хозяином и чтобы я никуда до его приезда из Лебедяни не отлучался. Брат писал так: «Едем мы с хозяином и приказчиками в Москву и на Нижегородскую ярмарку и на пути заедем к тебе в Лебедянь для свидания с тобою и сестрами...»

Это было в 1860 году. Мне шел 33-й год, а брату Ивану — 25-й. В последних числах мая брат и все ехавшие с ним — и хозяин, и приказчики прибыли к нам в Лебедянь. Более семи лет не видались мы с братом, и была радостна наша встреча, но я еще не знал, что она мне готовит, а то бы возрадовался еще более.

Приготовлен был сестрами обильный обед. Уставили они стол винами и закусками, как и подобает, по русскому обычаю, для встречи желанных и долгожданных гостей. Рады были брату, но хотелось еще и поприветить именитого гостя, чуть не миллионщика, братниного хозяина... И вот, когда мы сели за стол и уже обедали, я вспомнил наших стариков родителей и сказал:

— Ах, брат! Живы были бы наши родители и видели бы они нас всех собравшихся вместе: то-то бы они нас благословили, то-то бы возрадовались!

При этих словах сестры заплакали, заплакал и я. Глядя на нас, заплакали две невестки нашего домохозяина, очень любившие моих сестер и приглашенные нами к обеду. Смотрю, и хозяин брата тоже до слез умилился... Брат налил бокал и хотел потчевать приезжих гостей, но его остановил хозяин:

— Подожди, Иван Афанасьевич, — сказал он, отирая слезы, — я недаром ехал сюда знакомиться с твоими родными: хотелось мне лично убедиться в правде рассказов твоих о твоей семье. Теперь я все видел, все знаю. И вот пришло время сказать тебе и всем твоим, что я решаюсь выдать за тебя единственную дочь мою... Возьмите, Федор Афанасьевич, образ и благословите братца вашего жениться на моей дочери, Марье Васильевне.

Все при этих словах встали. Я снял со своей груди образок — материнское благословение, брат положил три поклона, и благословил я его словами:

— Да будет над тобой и над вами благословение Божие!

И что тут было, Боже милостивый!... Дух захватило от нахлынувшего на всех нас потока умиленных, благодарных слез к Богу и Преблагословенной. В одну душу слились все души наши, и мы только могли целоваться друг с другом и плакать. Плакали и целовались, целовались и плакали... А в сердце моем точно ангели пели: се, год избавления твоего! Се, год оправдания веры твоей и надежды твоей!... О незабвенное время!...

После обеда будущий тесть моего брата попросил меня достать лошадей, и мы втроем, с ним и с братом, ездили в Лебедянский Троицкий монастырь: ему хотелось видеть место, где я жил и молился. Видел он и сад монастырский, и сруб; показал я ему все места, на которых я плакал и молился, прося Господа, чтобы Он устроил жизнь мою и сотворил меня Своим иноком. Была у меня в срубе спрятанная крышка гробовая, свидетельница моих ночных молитвенных воздыханий, и ту я нашел и показал своим спутникам. С видимым сочувствием смотрел на все Василий Дорофеевич (так звали миллионщика), обо всем расспрашивал и, когда мы ехали обратно из монастыря домой, сказал мне:

— Ну вот, Федор Афанасьевич, мы возьмем теперь от тебя к себе в Шуру сестрицу, Пелагию Афанасьевну, а ты, во исполнение данного обета, иди в обитель и молись за всех нас Богу.

С этою радостною для меня вестью мы и вернулись домой, где нас ждали с чаем. Выпили мы тут на радостях, закусили, и в тот же вечер мой Богом ниспосланный благодетель и будущий родственник выехал из Лебедяни на Москву с братом и со всеми приказчиками, наказав мне привезти в Москву дня через три сестру Поленьку.

О глубина премудрости и милосердия Божия!...

XLII.