Серийный любовник

«Сегодня ходили в музей. Странное место для второго свидания. Ненавижу авангардистов, но на этот раз все выглядело довольно мило. Нет, «мило» неправильное слово. Волшебно».

Затем новая дата и новая запись:

«Прочитала книгу, которую Он принес. Безудержно. Как бы я хотела ощутить нечто подобное. Кажется, что и не жила вовсе. Кажется, что прожила много веков. Хочу еще».

Третья запись настораживала:

«Все тлен, все суета. Только он моя реальность. Только он – истинная жизнь. Как прожить новый день без него? Невыносимо. Жгучая боль, слезы душат».

Дальше эйфория, сменившая черную депрессию, но почему-то вызывающая все то же тревожное чувство:

«Соцветие ощущений. Переполняют через край, точно я сосуд. Руки дрожат, а ведь он просто смотрит. Что будет? Как будет? Все впереди, раз Он рядом. Безумие. Безумие…»

Таких строф Гуров насчитал три десятка. Судя по датам, встречи случались нерегулярно или потребность выразить чувства на бумаге появлялись не каждый раз. Постоянная смена настроения красной чертой проходила через все записи – от радостного безумия до черной тоски и безысходности. Лев не был психологом, но и он понимал, что жить в таком душевном смятении все равно что гореть в аду. Даже в те моменты, когда жизнь расцветает всеми цветами радуги. А Янина жила, и, если ориентироваться по датам, жила довольно долго.

Он перелистал блокнот от первой до последней страницы. Вносить конкретные записи Янина не посчитала нужным, только емкие фразы, выражающие чувства. Последняя запись датирована двумя месяцами ранее смерти девушки и месяцем ранее ее отъезда. По сравнению с остальными записями она совсем не впечатляла, напротив, казалась пресной и безликой, точно писал другой человек. Пустой человек без чувств и эмоций.

Звучала она так:

«Напутствие. Кому-то оно необходимо. Впечатления. Для кого-то важны. Любовь проста. В ней жертвенность и сила. Сила или слабость? Возможно, и то и другое…»

На этом запись обрывалась. Гуров закрыл блокнот, сунул его в карман пиджака. В комнату подтянулся Крячко. Недовольно проворчал что-то про пустую трату времени, толкнул стул, переворачивая лицом к себе, и плюхнулся на сиденье, подтянул ступни к ножкам.

– Что делать будем, командир? – озабоченно глядя перед собой, протянул он.

– Искать выходы на друзей и родственников Янины.

Не думаю, что это поможет выйти на Деятеля, но сообщать о смерти девушки все равно придется нам. Вряд ли у нее было много друзей. – Гуров машинально дотронулся рукой до кармана, в котором спрятал блокнот. – Я кое-что нашел. Из личных вещей девушки. Взглянуть хочешь?

– Это поможет расследованию?

– Не думаю.

– Тогда нет, – отказался Крячко. – Поехали, что ли?

– Понятых отпускай, и поедем, – поднялся с дивана Лев.

Крячко прошел в коридор, где по стеночке жались швейцар и уборщица. Поблагодарил за участие, пожал руки и выпроводил из квартиры, забрав у швейцара ключи. Гуров последний раз окинул комнату долгим взглядом и, не оглядываясь, вышел. Крячко щелкнул замком. Больше в доме Янины Эгельшиной делать им было нечего.

Глава 9

Серые будни. Какое правильное выражение. Емкое и красивое в своем роде. Слышишь фразу и сразу представляешь себе картину: пустая комната, за окном нудный моросящий дождь, которому нет ни конца ни края, в раковине гора немытой посуды с остатками неудобоваримой пищи, в мусорном ведре пустая бутылка дешевого портвейна и куча окурков. И тягучая тоска. Бесконечная, как никчемная, однообразная жизнь. И хочется выть. Долго, заунывно. Дни наползают один на другой, и ничего-то в них не происходит. Абсолютная пустота.

Примерно такое настроение было у полковника Гурова, когда он, превозмогая уныние, охватившее его еще три дня назад, плелся, еле передвигая ноги, в информационный отдел к капитану Жаворонкову. Стас Крячко час назад уехал на задержание. Не потому, что положено, а потому, что невыносимо сидеть в полной тишине и смотреть на пустые страницы зависшего дела. Гуров не стал его задерживать. Пусть уж лучше проветрится, а то снова станет мозг выносить тупой фразой о том, что что-то надо делать, как-то выбираться из трясины, в которую их засосало дело Янины Эгельшиной.