Серотонин

Но все же я вернулся к своим заметкам о производителях абрикосов в Руссильоне, устроившись в верхней комнате (квартира была двухэтажной), и практически всю неделю почти не виделся с Юдзу, правда, первые пару дней я еще заставлял себя спускаться к ней ради поддержания иллюзии супружеского ложа, а потом и на это махнул рукой, приноровился есть в одиночестве в тапас-баре, действительно очень симпатичном, в том самом, где я так и не побывал с шатенкой из Аль-Алькиана, постепенно я привык засиживаться в нем до вечера, проводя там коммерчески вялый, но в общественном плане не подлежащий сокращению промежуток времени, отделяющий в Европе обед от ужина. В баре царила приятная атмосфера, посетители если и отличались от меня, то в худшую сторону, учитывая, что они были лет на двадцать – тридцать старше, им уже вынесен вердикт, они вышли в тираж, после обеда в тапас-баре было полно вдовцов, натуристам вдовство тоже не чуждо, хотя, конечно, сюда заходили в основном вдовы и вдовцы-гомосексуалисты, чьи более хлипкие партнеры уже отлетели в пидорский рай; впрочем, различия по сексуальной ориентации уже явно стерлись в этом тапас-баре – который, судя по всему, единодушно избрали те, кому за шестьдесят, чтобы скоротать остаток жизни, – уступив место более банальному размежеванию по национальному признаку: на террасе пролегала четкая граница между зонами английского и немецкого влияния; я оказался единственным французом; что касается голландцев, то они, суки такие, садились где попало, вот уж правда нация лавочников, полиглотов и приспособленцев, голландцы эти, известное дело. И вся эта публика тупо поглощала

cervezas и platos combinados

[5], обычно в баре было тихо, никто не разговаривал на повышенных тонах. Иногда, конечно, сюда вваливалась прямо с пляжа толпа юных индигнадос, у девочек были еще влажные волосы, и тогда децибелы в баре зашкаливали. Не знаю, чем в это время забавлялась Юдзу, поскольку она отказывалась загорать: скорее всего, смотрела японские сериалы онлайн; я и сейчас понятия не имею, как она трактовала сложившуюся ситуацию. По идее, банальный

гайдзин, коим я являлся, не будучи даже представителем каких-либо незаурядных слоев общества, способный разве что приносить в дом приличную зарплату, да и то не бог весть какую, должен был бы чувствовать себя страшно польщенным, что ему выпало счастье делить свою жизнь с японкой, и не просто с японкой, а с японкой юной, сексуальной, из выдающейся японской семьи, вращавшейся к тому же в самых что ни на есть продвинутых артистических кругах обоих полушарий; против такого подхода мало что можно возразить, я был едва достоин развязывать ремни ее сандалий, это понятно, но проблема в том, что я проявлял все более беспардонное безразличие к неравенству наших статусов; как-то вечером, спустившись на кухню за пивом, я внезапно наткнулся на нее, у меня вырвалось «Отвали, сука толстожопая», после чего я вынул из холодильника упаковку San Miguel

и начатую чоризо, одним словом, выбил ее из колеи на всю неделю, ну как тут напомнишь о своем выдающемся социальном статусе, если собеседник в ответ того и гляди рыгнет тебе в лицо или пукнет, наверняка у нее было кому поплакаться в жилетку – правда, не родственникам, а то они немедленно воспользовались бы ситуацией и принялись бы убеждать ее, что пришло время вернуться в Японию, – скорее подружкам, подружкам или знакомым, полагаю, она не вылезала из скайпа те несколько дней, в течение которых я наконец принял решение плюнуть на производителей абрикоса в Руссильоне, безнадежно катившихся по наклонной плоскости к своему концу; тогдашнее мое безразличие к производителям абрикосов в Руссильоне представляется мне сегодня провозвестником безразличия, которое я в решающий момент проявил к производителям молочной продукции Кальвадоса и Манша, равно как и более глубинного безразличия, которое разовьется у меня со временем по отношению к своей собственной судьбе, потому-то я сейчас и искал так жадно общества пожилых людей, что, как ни парадоксально, оказалось задачей не из легких, они живо меня раскусили, угадав во мне самозванца, и пару раз английские пенсионеры даже дали мне от ворот поворот (ну и не страшно, англичане никогда не проявляют радушия, англичане почти такие же расисты, как японцы, чьей, так сказать, облегченной версией они являются), голландцы тоже меня отвергли, конечно, не из ксенофобских соображений (какой из голландца ксенофоб? это взаимоисключающие понятия, Голландия вообще не страна, в лучшем случае предприятие), просто они закрыли мне доступ в свой стариковский мир, я еще недостаточно себя зарекомендовал, им сложно было откровенничать со мной о проблемах с простатой и коронарном шунтировании; удивительным образом индигнадос приняли меня гораздо быстрее, их молодости сопутствовала подлинная наивность, за эти дни я вполне мог к ним переметнуться, более того, мне следовало переметнуться, это был мой последний шанс, я, кстати, многому бы их научил, зная назубок все теневые стороны агроиндустрии, их гражданский активизм только окреп бы при моем участии, учитывая, что политика Испании в отношении ГМО более чем спорна, Испания является одной из самых либеральных и безответственных европейских стран в отношении ГМО, Испания вся целиком, все эти испанские campos[6] грозили в одночасье превратиться в генетическую бомбу, в сущности, мне хватило бы одной-единственной девицы, одной девицы всегда достаточно, но ничего такого, что смогло бы затмить в моем воображении шатенку из Аль-Алькиана не случилось, и, оглядываясь назад, я даже не виню в этом присутствовавших в баре индигнадок, я и вспомнить-то не в состоянии, как они ко мне отнеслись, теперь мне кажется, что с напускным дружелюбием, впрочем, и моя сердечность тоже была напускной, меня добил приезд Юдзу, а также осознание необходимости избавиться от Юдзу, и избавится как можно скорее, вследствие чего я оказался не в состоянии заметить их прелести, а если бы и заметил, то не поверил бы в их реальность, словно сомалийский беженец, случайно увидевший в сети документальный фильм о водопадах Бернского оберланда. Дни мои протекали все более мучительно, начисто лишенные хоть каких-нибудь событий, достойных этого слова, да и попросту смысла жизни, в итоге я окончательно забросил производителей абрикосов в Руссильоне; в кафе я стал ходить реже, опасаясь столкнуться с очередной индигнадкой с голой грудью. Наблюдал себе за солнечными зайчиками на тротуарных плитках и пил одну бутылку бренди Cardenal Mendoza за другой, вот, собственно, и все.